— Мне кажется, люди здесь совершенно иные, чем в городе. Какие-то чужие, не любят нас.
— Да, конечно, народ здесь не тот. Особенно в Старых и Новых Лошкарях. У каждого свой дом и пес на цепи. Собственники.
Они минули придеповскую часть поселка с ее незагороженными дворами и похожими на дворы улицами и вышли на просторный, окаймленный лесом луг. По лугу, огибая поселок, бежала тропка. Местами она терялась в мелких овражках, местами петляла около сбившихся в тесные кучки приземистых пышнобоких елочек.
Соболь свернул на тропку. И оттого, что уж очень хорошо все было вокруг — и эта веселая, беззаботная, как ручеек, тропка, и этот привольный луг, по самые края политый золотом отцветающей ромашки, и это маленькое, окруженное слепящей белизной солнце, повисшее над четкой, словно вырезанной каймой отдаленного леса, — а главное, оттого, что Лиля шла так близко и они были одни, ожесточенность в Игоре начала отступать на задний план. Полусерьезно, полушутливо он заключил:
— Бегите, Лилечка, отсюда. Взмахните крылышками — и в полет.
Она подавила вздох, отделываясь от своих раздумий, и произнесла:
— Куда?
— В большой город, в настоящую жизнь… А здесь… — Соболь запнулся, подыскивая, что бы такое сказать поостроумнее. — А здесь один идиотизм деревенской жизни.
Пройдя луг, они пересекли заезженную, взбитую, как перина, дорогу и поднялись на железнодорожную насыпь. Справа была станция и Новые Лошкари, слева по одну сторону насыпи — Старые Лошкари, по другую — лес. Сверху, с насыпи, было видно, как темная зубчатая зелень елей, поднимаясь в гору и забирая все правее, охватывала березовую рощу, а вместе с рощей — рассыпанные в ней дома Новых Лошкарей.
Тропинка, оборванная железнодорожной колеей, продолжалась на другом склоне насыпи. Сбежав по ней, Игорь и Лиля углубились в ту часть леса, где суровый строй елей вторгся в беспечную толпу белостволых берез. Тропинка повела молодых людей вокруг Новых Лошкарей.
— А вы долго собираетесь прожить в Крутоярске-втором? — спросила Лиля.
— Не знаю… Жду, когда прибудут тепловозы… Между прочим, вы присмотрелись к Лихошерстнову, Лиля?
Она неопределенно пожала плечами.
— Шагающий экскаватор марки «ПЛ» — «Петр Лихой», — улыбнулся Соболь.
Лиля вспомнила долговязого, рукастого начальника депо и тихо рассмеялась.
— Мужик он в общем-то ничего, — продолжал Соболь, — но время его кончается. Уходящий в прошлое тип командира-выдвиженца.
Некоторое время они шли молча.
— Я слыхала, вы жили в Москве? — спросила Лиля.
— Я вырос там. Отец работал в Министерстве путей сообщения. На транспорте он человек довольно известный.
— Как же вы уехали? Отчего?
— После института.
— Сами?
— Да, Лилечка, сам. По своей доброй воле. После института прошел боевое крещение в производственных низах, и не где-нибудь, а в Казахской степи. Воды хорошей и той не напьешься. Полгода там проработал, в тепловозном депо. Потом уж сюда.
— А почему сюда? Уж лучше бы назад переехали, к родителям. Ведь Москва!
Соболь рассмеялся:
— Как у вас все просто — взял и переехал… Кстати, родителей моих в Москве уже нет. Отец перевелся в Сибирь, откликнулся на призыв: специалисты — ближе к производству… Старик уехал из столицы, а я, грешный, наоборот, не теряю веры возвратиться в Москву.
Лиля слушала, слегка наклонившись. Она никогда не сжимала плотно губ, и это расслабленное положение их делало ее лицо особенно юным. Ее каштановые волосы, спадая назад, не закрывали шеи. В сравнении с их густой, разворошенной массой тоненькая шея Лили казалась еще более тонкой.
На ней было легкое, цветастое, без рукавов платье с большим вырезом вокруг шеи. Оно плотно облегало ее хрупкую фигуру до пояса, а дальше разбегалось в свободную юбку.
Бог знает сколько раз прошли они взад и вперед по тропе, огибающей Новые Лошкари.
Когда начало смеркаться, Лиля повернула к поселку. Но прощаться она не торопилась, и они еще долго бродили по коротким уличкам, то приближаясь к дому, то удаляясь от него.
Добрынина и свою мать Лиля не заметила. Не заметил их и Соболь. Но, проходя мимо дома, Лиля посматривала во двор, на свои окна и отмечала, что в квартире все еще нет света, что, следовательно, матери все еще нет дома. Завороженная своим собеседником и гордая тем, что этот красивый, так много повидавший и так много знающий человек, настоящий, зрелый мужчина, а не какой-нибудь безусый десятиклассник, весь вечер гуляет с ней, старается ей понравиться, Лиля была счастлива и хотела как можно дольше продлить свое счастье. Но каждый раз, видя темные окна своей квартиры, она предполагала, что мать могла быть где-то только с Добрыниным. И тогда она невольно припоминала не только свою обиду, но и обиду, нанесенную Добрыниным Соболю.