После завтрака Любовь Андреевна сказала, что ей надо в депо. Она даже объяснила — почему-то очень старательно, очень подробно, — зачем ей нужно в депо. Но Лиля пропустила ее объяснения. Она приняла к сведению лишь одно — мать уходит. Провожая мать, Лиля горячо, порывисто обняла и поцеловала ее, но, когда та замешкалась немного в комнате, Лиля подумала как в лихорадке: «Ну уходи, уходи же скорей!»
До встречи с Соболем ее отделяло всего каких-нибудь сорок — пятьдесят минут. Чтобы еще сократить время, она завела проигрыватель, поставила Шестую симфонию Чайковского. Но даже Шестая симфония, обычно трогавшая Лилю до слез, заставлявшая забывать обо всем на свете, сейчас не задевала ее, проходила где-то по краю ее слуха.
Лиля выключила проигрыватель.
Пятьдесят минут минули — Соболь не явился.
Минули час десять минут, час тридцать, час пятьдесят…
«Ну и пусть!» — сказала Лиля, едва не плача.
Она завела Второй концерт Рахманинова, завела просто потому, что он попался ей на глаза.
Минуло уже два часа.
Лиля ходила по комнате и повторяла: «Ну и ладно! Ну и пусть!»
Она повернула до предела рычажок громкости проигрывателя.
На кухне открылась дверь.
— Заглушите чуть эту музыкальную бурю, Лиля, — сказал, смеясь, Соболь. — Я едва не сломал окно.
Лиля кинулась к проигрывателю.
— Вы стучали? — спросила она, чувствуя, что стала пунцовой.
— Отбил кулаки. Вы одни?
— Да, мама в депо.
— В воскресенье! Зачем?
— Не знаю. Дела, наверное.
— Какой энтузиазм!..
На Соболе был черный костюм и габардиновое пальто песочного цвета. Лиля почувствовала неловкость за свой скромненький жакетик. Ей следовало бы тоже надеть пальто, но оно выглядело еще невзрачнее, чем жакет. Лиля пошла без пальто.
— Вы, конечно, сердитесь на меня за опоздание, — сказал Соболь, когда они были уже у калитки.
— Нет, нет. Что вы! — поспешно возразила Лиля. Обратив внимание на бледность его лица и утомленные, подведенные синевой глаза, добавила: — Вы, наверное, работали ночь?
— Да… так получилось…
— Тогда… тогда придется отложить наш поход.
— Ну зачем же?
— Но это далеко… Минут сорок ходьбы.
— Сорок верст до небес и все лесом, — пошутил он.
— Да, все лесом, — подтвердила Лиля и покраснела вдруг. В конце квартала они свернули на улицу, уводящую из поселка.
— Вы любите Рахманинова?.. — спросила Лиля для того, чтобы сказать что-то.
— Не очень. Техника мне понятнее, чем музыка. Это плохо?
Она не нашла что ответить.
Улица, поднимавшаяся в гору, кончилась. Теперь одни лишь березы продолжали взбираться по склону — туда, где на гребне горы преграждали им путь развесистые синеватые ели. На вершине склона Лиля и Соболь обернулись. Далеко внизу, прижимаясь к подножиям берез, лежали, как цветные лоскуты, яркие крыши домов, торчали на длинных шестах скворечники.
— Какое все… будто нарисованное, правда? — тихо произнесла Лиля.
Вскинув на Соболя быстрый смущенный взгляд, повторила еще тише:
— Правда?
Соболь кивнул.
Все было необычно и красиво в эту минуту: и картина, что открылась им, и молчание высоких елей, и слова Лили, ее близость и затаенный трепет, и ощущение той черты, которую нельзя перешагивать, чтобы не нарушать эту необычность и эту красоту. «Пусть все останется так».
И все же так не осталось.
По другую сторону горы их повела вниз едва наметившаяся тропка; она виляла между елей, низкорослого кустарника и замшелых, утопленных в землю валунов. Лиля споткнулась о что-то, Соболь подхватил ее за руку. Она задержалась около него, совсем рядом, совсем близко, и тогда он переступил черту.
Она лишь на ничтожно малое мгновение, уступая, отдала ему свои губы. Вырвавшись, быстро пошла дальше. Соболь догнал ее, хотел снова обнять, но Лиля увернулась. Тогда он, подталкиваемый какой-то бездумной мстительностью и озорством, спросил неожиданно для самого себя:
— Скажите, Лиля, а у Максима Добрынина нет сегодня срочной работы в депо?
Сначала ему показалось, что Лиля не поняла его слов или даже вообще не обратила на них внимания. Но, пройдя несколько шагов, она повернула к нему настороженное, вопрошающее лицо. «А ведь все знает», — мелькнуло в его разгоряченной голове. Это «А ведь все знает» почему-то еще более подхлестнуло его. Он остановился. Лиля, замерев, продолжала вопрошающе смотреть ему в глаза. Но он уже забыл о том, что сказал, и шагнул к ней.