Готовясь держать ответ, он не вспоминал какой-то заранее составленной речи. Он просто приготовил себя к тому, чтобы сказать правду и ни в чем не отступить. Он весь дрожал как в ознобе, и это была дрожь решимости и ожесточения.
Все происходящее в зале виделось ему как со стороны. Казалось, что секретарь партбюро стоит далеко-далеко и что все собрание, весь зал вместе с ним отделились, отодвинулись куда-то.
Он смотрел на лицо Овинского, белеющее на фоне красной скатерти президиума. Лоб, нос, глаза на этом лице странно исказились и вместе с тем утратили четкость. Только знакомый маленький жесткий рот выделялся. Он долго, очень долго не открывался, этот рот.
— Мы разбирали заявление, — услышал наконец Добрынин. Слова тоже доносились до него откуда-то издалека. — Кстати, я обязан сообщить собранию, что это ваше заявление, товарищ Городилов. Так мы разбирали его. Единой и твердой точки зрения у партийного бюро пока нет. Соберемся еще раз, обсудим и доложим партийной организации.
— А какова ваша личная точка зрения? — Городилов ткнул в сторону Овинского остреньким пальцем.
— Извольте. Я не вижу в этой истории виноватых, товарищ Городилов. Поверьте, если бы я видел их, у меня бы не дрогнула рука проголосовать за самое строгое наказание. Но я не вижу виноватых… Повторяю, я высказал свою точку зрения. Мнение бюро будет изложено на следующем собрании.
— А в чем суть дела-то? — раздался выкрик в задних рядах.
Другие запротестовали:
— Сказано тебе, разберутся и доложат.
— Действительно, чего отвлекаться?
Но тот же голос в задних рядах не унимался:
— А может, самого Добрынина попросить?
Грянул хохот:
— Попросить?.. Вроде как на концерте!..
— Добрынина на сцену! — озорно крикнул кто-то из молодых.
— К роялю! Просим!
Зал зашикал на балагуров:
— Тише вы!
— Балаган из собрания устроили.
— Председатель, наведи порядок!
Кряжев постучал карандашом по графину.
— Продолжайте, Иван Кондратьевич. Только, пожалуйста, ближе к повестке дня… Благодарим за справку, Виктор Николаевич.
Секретарь партбюро направился к своему месту. Максим Харитонович проводил его взглядом. Овинский опустился на стул в пустующем первом ряду.
То ощущение отдаленности, оторванности от всего происходящего в зале, которое было у Добрынина, прошло. Он словно вернулся откуда-то на свое место в зале, на свой поскрипывающий стул. Теперь он слышал дыхание сидящих рядом, чувствовал на себе их осторожные взгляды.
Овинский был совсем недалеко — всего лишь на три ряда впереди. Максим Харитонович видел беспорядочные завитки волос на худой, давно не стриженной шее, впадину на спине, пониже выпирающей лопатки. Он различал это так же ясно, как ясно ощущал в себе неулегшуюся дрожь. Но это была уже иная дрожь, иное волнение. Не то радость, не то жалость поднималась в нем; радость не за себя, вернее, не столько за себя, сколько за Овинского, и жалость не к себе, а к Овинскому — к его обросшей, худой шее, к его костистой спине и к тому, что он сидел отдельно от всех в пустующем первом ряду…
Городилов невозмутимо переждал, когда собрание окончательно утихомирится.
— Не зажимайте демократии! — бросил он в президиум. — Критика есть движущая сила партии… Между прочим, нам известно, товарищ Кряжев, что вы мастер эдак, знаешь… перед начальством… Зато вам всегда наилучшие условия создают…
В зале недовольно загудели. Иван Кондратьевич поднял руку и успокаивающе помахал ею. Шум угас — на людей действовала несокрушимая городиловская самоуверенность.
Перелистав тетрадку, Иван Кондратьевич продолжал:
— Вы наглядно убедились, товарищи, что партийное бюро депо во главе с товарищем Овинским плетется в хвосте у Добрынина. Отчего? — напрашивается вопрос. Даю конкретный ответ: оттого, что сам товарищ Овинский…
Он и тут не покривил душой: ничего не добавляя от себя, ничего не искажая, сообщил лишь то, что ему было известно от Соболя.
Зал замер.
— Прошу слова в порядке ведения собрания, — пробасил Лихошерстнов.
Петр Яковлевич сидел в президиуме крайним к трибуне. Поднявшись и отойдя немного в сторону от стола, он оказался вблизи щупленького и низенького перед ним Городилова.
— Мне кое-что известно о семейных делах Виктора Николаевича, — начал Лихошерстнов. — Когда его рекомендовали нам, я был в Крутоярском горкоме партии, ну и там мне рассказали. Не буду сейчас вдаваться в подробности, скажу только, что я лично Овинскому не завидую.