— А что, та девушка и ты… вы хорошо знакомы? — спросил он.
— Нет, плохо.
— Выходит, ты никудышный комсорг?
— Никудышный! Ты не представляешь, какая она бука.
Ее ответы не были уклончивы, но в них улавливалась какая-то преднамеренность.
Максим Харитонович чувствовал себя так, как если бы он ходил по острию ножа, и все-таки продолжил допрос.
— Ну уж фамилию-то своего комсорга она, наверное, знает, — полувопросительно протянул он.
Они покосились друг на друга, и оба тотчас же отвели глаза.
— В депо двадцать шесть Добрыниных, папа.
Рита произнесла это тихо, успокаивающе. Максим Харитонович вздрогнул и зашагал быстрее.
Рита не осуждала отца. Та смутно известная ей история, которая, по слухам, уже была предметом разговора на партийном собрании, не вызвала в ней ни сожаления, ни горечи. Будь что будет — так приблизительно решила она и в дальнейшем инстинктивно отталкивалась от лишних раздумий по этому поводу. Рита была слишком привязана к отцу и слишком верила ему, чтобы вести себя иначе. Неприятна была лишь сама огласка этой истории. Рита не позволяла друзьям и знакомым лезть к ней с откровениями по этому поводу. Они и не лезли, знали, что Рита не любит этого. Но ей часто приходилось ловить на себе любопытствующие взгляды незнакомых или мало знакомых людей. Сначала Рита пыталась не обращать на них внимания. Тщетно — она сама была порядочной задирой и тем более не терпела, если задевали ее. Тогда она избрала позицию активной обороны: отвечала вызывающе холодным, насмешливым взглядом. Получалось, как в детской игре — кто кого переглядит. Противника, как правило, хватало ненадолго.
Не осуждая отца, она не обижалась на него за то, что он таил от нее большой и, кажется, не очень счастливый кусок своей жизни. Ему виднее. Сама она не позволяла себе никаких вопросов или намеков и только сегодня, побоявшись, что отец воспротивится ее поездке в больницу, перешагнула рубеж. Пусть знает, что ей все известно и что она будет осторожна.
Рита сама вызвалась в комитете комсомола навестить ту девочку. Когда она заявила о своем решении секретарю комитета, между ними состоялся примерно следующий немой диалог:
«По-моему, тебе не следует ехать». — «Нет, следует». — «Глупая, это вызовет новые пересуды». — «А я хочу доказать, что мне наплевать на них…»
Но в ней говорил не только характер. Ее самое тянуло навестить ту девочку — приоткрыть дверь в неведомое. Какие они — та девочка и ее мать?
Наконец, было еще одно обстоятельство, подогревающее ее решимость: в больницу ехал Геннадий Сергеевич Булатник. Конечно, сам он не додумался бы пригласить ее поехать вместе. Рита вообще сомневалась, что этот человек способен думать о чем-нибудь, кроме своих дизелей и компрессоров. Они поглотили его по самую макушку. И все-таки Рита не собиралась сдаваться — даже сейчас, когда в депо поступали тепловозы, которыми Булатник давно бредил и которые встречал как манну небесную.
…Луг подступал к самому забору крайней усадьбы Старых Лошкарей. Отец и дочь пошли вдоль забора и вскоре вышли к единственной в селении улице. Впереди, ограждая селение от леса, чернела железнодорожная насыпь. Устремляясь к станции, насыпь делалась все ниже и ниже. Она сходила на нет там, где встречал ее рубин входного светофора. За светофором, рассыпавшись между путями по всей ширине станции, перемигивались цветные стрелочные огоньки.
Отец и дочь свернули на улицу. Электрические столбы бросали робкий свет на избитую, заезженную дорогу, на низкорослые заборы, на темные молчаливые окна. Улица делала поворот. Отец и дочь миновали несколько усадеб, прежде чем им открылся их дом. В двух окнах желтел огонь.
Рита задержалась во дворе, чтобы запереть ворота на засов. Через оконную занавеску увидела мать. Она сидела, развалившись, за столом. Рот ее двигался — она пела. Рита прислушалась: «Где эти лунные ночи, где это пел соловей…» В комнату вошел отец. Мать поднялась навстречу ему. Упоенно закинув голову и разбросив руки, запела еще громче. Придвинувшись к ней, отец сказал что-то сквозь зубы, но она продолжала петь, мотая лицом и судорожно растягивая слова. Он передернулся в ярости. Рита похолодела… Но нет, ничего не случилось, отец круто повернулся и ушел на кухню.