Садясь в «санитарку», распорядился:
— В штаб дивизии!
В хате, где разместился генерал Булатов, Дремов увидел за длинным столом, кроме комдива, начальника отдела СМЕРШ подполковника Логинова и председателя трибунала дивизии подполковника Корбуна. В двух шагах от стола стоял, опустив угловатую голову, давно не бритый мужчина неопределенного возраста, саженного роста, с огрубевшим, синим от самогона лицом. Он время от времени перекладывал из одной руки в другую измятую фуражку военного образца.
В комнате было тихо, пахло керосиновой копотью. Над головами повисла жидкая пелена табачного дыма. И генерал, и оба офицера просматривали наспех подготовленные дела арестованных. Заметив бесшумно вошедшего Дремова, комдив подал знак: «Садись».
— Ты что же, так сразу и поверил, что Красная Армия разбита и что Советской власти пришел конец? — Вопрос генерала повис в воздухе. Переступив с ноги на ногу, мужчина не ответил. — К тебе, Омутов, обращаюсь.
— Ничему не верил, — послышалось словно из подземелья.
— Не верил? Тогда зачем за людьми охотился? — спросил Логинов. — Зачем своих предавал?
— Посылали, насильно заставляли, — еле выдавил из себя Омутов и добавил: — Он это… Егор.
— Кто, кто? — переспросил Логинов.
— Староста. Кулацкий объедала, — зло зыркнул глазами Омутов.
— А Онучин как? — спросил Корбун.
— Тот еще почище. Смотался, собака. Бежал, волкодав.
— Далеко не уйдет, — заметил генерал.
После непродолжительного молчания Булатов вновь поднял на Омутова глаза.
— Люди на фронте воюют против немцев, в тылу партизанят, а ты, здоровый мужик, стал изменником, предателем. Служил фашистам, выслеживал партизан, — с болью в голосе говорил генерал.
Омутов вздрогнул как ужаленный, вскинул голову, встряхнулся всем телом и с гневом прокричал:
— Не предатель! Не служил! Это он, Егор, травил, что псами.
— Как мог кто-то принудить тебя переметнуться на сторону врага? — поднявшись с места, спросил Логинов.
— Да, да. Расскажи об этом подробнее. Все как было, — подтвердил Булатов. Омутов еще больше смял фуражку, что-то промычал, но сказать так ничего и не смог. — Что, туго? Язык не поворачивается или память изменила? — еще раз вмешался генерал.
— Так точно. Не поворачивается. Прилип. Никак не могу начать, — вздрогнувшим голосом проговорил Омутов, облизывая пересохшие губы. — А говорить тут просто. Когда мы оказались в окружении без своего командира, то и расползлись, как тараканы, кто куда. В Белоруссии это было. Остались мы с дружком. Он с «дегтярем», я с коробками. Порешили, пока имеем пулемет с патронами, фашисту живьем не сдаваться, драться до последнего и пробиться к своим, а оно так вышло, что скоро дружок растер рану, вздулась у него нога, что колода. Тащил я его еще несколько ден, а он все хуже. «Нет, — говорит, — оставь мне пулемет и коробки, а сам давай двигай. Мне не уйти, я для тебя помеха. Пробивайся, а если дойдешь, то и расскажи, как это мы…» Просил я его, так ни в какую. «Иди, — говорит, — а только меня вон на тот бугорок дотяни, чтобы было видно, как пойдут немцы, я их перед смертью из пулемета шарахну». Я и оставил его. А сам пошел. Где свои, где немцы — откуда знать? Осталась одна лишь тяга к дому. Она и вела. А там жена, считай, еще девчонка, да мать. Встретили, не прогнали. Полгода таился под полом. Так он, Егор, пронюхал. Ночью подстерег. А дальше что? Куда убежишь? Все, злодей, через своих подстроил так, что никуда не сунешься. Попытался к партизанам податься, так те ни в какую. Не хотели признавать. Боялись.
— Правильно делали. Как признавать предателя? — сказал Корбун.
Омутов, затрясшись закричал:
— На! Хоть стреляй. Не предатель я! Никого не ловил, не предавал! Еще на финской весь вот! — Он рванул штанину, оголил до колена ногу и показал здоровенный белый рубец. — А это что тебе? — Он рывком задрал рубашку, показывая еще один рубец на лопатке. — И теперь с ними не бежал! Не предавал! Так получилось. А тут эти… Егор да Онучин!
— Постой! Постой! Что так распалился, — остановил его Логинов.
— Распалило то, что не прятался, к своим шел. Искуплю! — выкрикивал Омутов.
— Ладно. Тебя поняли, но ты все же подумай на досуге. — Булатов поднял на Омутова усталые глаза, а когда того увели, негромко проговорил: — Здесь поспешность ни к чему. Следует разобраться. Пуля не вестовой, назад не возвращается.
— Совершенно верно, — охотно поддержал комдива Корбун, но Логинов был иного мнения.
— Нельзя ему верить. Ни ему, ни другим. Смотрите, их сколько еще. — Загибая пальцы, Логинов стал перечислять арестованных: — Староста Бурковский, его дочки, жена Онучина да этот, стервец, прикидывается теленком, и ему начинают верить… — Логинов не успел закончить мысль, Булатов перебил его: