Взгляд подполковника не застал Анну Павловну врасплох. Напротив, она где-то глубоко в душе обрадовалась, что ей удалось выиграть этот важный психологический поединок, тем более что он начался при самых необычных обстоятельствах. Анна Павловна участливо спросила:
— Вы к нам прямо с поля боя?
— Да, из боевых порядков полка, — ответил подполковник сдержанно, как бы извиняясь за первоначальную неучтивость.
После ухода Анны Павловны подполковник Черемных так и остался лежать на спине с открытыми глазами. Сон как рукой сняло. Перед глазами замелькали события его прошлой, довольно запутанной жизни. Вспомнились ошибки молодости, неудачно сложившаяся семейная жизнь, неприятности по службе. Но, как и всегда, больнее всего ранили душу воспоминания о досрочном откомандировании из Испании. «Раны на теле заживут, пусть они даже когда-то заноют, но та, сердечная, которая была получена в конце тридцать седьмого, не заживет никогда. Будет кровоточить до последнего вздоха. И ведь все по мягкости душевной. Как только стало ясно, что могут измять и затоптать, следовало отбросить к черту всякую сентиментальность, не жалея правдолюбца, убрать его с пути. Когда там, у моста, закипел огненный ураган, было достаточно лишь одного патрона. Кому пришло бы в голову? Пойди разберись… Так нет! Дрогнула, проклятая. — Он нервно сжал кулак, ударил по оголенному углу кроватной сетки. — Слюнтяй!»
Переборов вспыхнувшую злость, подполковник заключил: «Впредь надо быть умнее. Возможно, удастся хотя бы кое-что наверстать».
Окрепнув в первый десяток дней, Черемных еще через неделю поднялся и проводил большую часть времени на воздухе. Ни с врачами, ни с сестрами у него больше не бывало никаких инцидентов. Все обходилось миром, по-доброму. Но кроме этих, так сказать, внешних изменений, в подполковнике произошло и нечто такое, что могло быть подмечено лишь глазом опытного врача. Он успокоился, повеселел, но о быстрейшей выписке из госпиталя уже и не заикался. Анна Павловна не могла не отметить и того, что Черемных в последнее время стал все чаще попадаться ей на глаза. При каждом удобном случае он старался сказать «милому доктору» что-нибудь приятное.
Такие мимолетные объяснения казались Анне Павловне навязчивыми, но вскоре она к ним привыкла и даже поверила в их искренность. «Да. И чистые и благородные, и меня даже влечет к нему. В нем есть что-то такое необычное, и он становится мне в какой-то мере симпатичен, — думала она и тут же задавала себе вопрос: — Но разве это влюбленность? Когда влюбилась в Ванюшку, так сердце трепетало, было готово вырваться. Теперь оно не трепещет. Ноет, вроде бы стало ему тесно в груди. Не любовь это, нет! Как ей поместиться рядом с кровоточащей раной? Как истомилась я! Как изболелось мое сердце!»
Хотя после разлуки с мужем прошло фактически семь лет, Анна Павловна по-прежнему гордилась им. При мысли о нем неизменно светилось ее лицо, а того, что произошло в последние дни, после встречи с Черемных, она не могла себе объяснить. А было это так. Однажды, когда Черемных уже чувствовал себя хорошо, Анна Павловна после сделанной ему вечером перевязки нестерпимо пожелала побыть рядом с ним хотя бы несколько минут, поговорить по душам. За все долгое мучительное время разлуки с мужем с нею такое случилось впервые. Не раздумывая, она поспешила в палату к подполковнику, а когда наклонилась над ним якобы для повторного прослушивания сердца, то поняла, что оно, как и ее собственное, стучало возбужденно, трепетно. Потянувшись к ней, он прикоснулся губами к ее щеке, а его руки сильно и бережно привлекли ее. Тогда-то она на какие-то секунды и потеряла над собой власть.
Залечив рану и значительно окрепнув, Черемных выписался из госпиталя, но ему и теперь казалось, что появление Анны Павловны в его палате произошло как бы только сегодня, а ее рассказы о разлуке с мужем и ее страданиях продолжают жечь его душу. «Да. Тогда и я поведал ей о многих своих житейских тайнах и даже о том, как тяжело одиночество».
Он довольно болезненно расценивал уверенность Анны Павловны в том, что она обязательно встретится со своим мужем. Эта уверенность раздражала его. Он хотел, чтобы Анна Павловна полюбила его. Он с упоением вспоминал тот момент, когда она — Анна Павловна — в бреду или угаре произнесла слова: «Вот, кажется, и дождалась…» Прислушиваясь к учащенному биению своего сердца, он в таких случаях придирчиво спрашивал у самого себя: «Были ведь такие слова? Произнесла же она их тогда, «повторно прослушивая сердце»?»
Поднявшись с табуретки, на которую опустился, как принято по обычаю перед отправлением в дальний путь, он направился в сторону кабинета главного хирурга. Он намеревался сделать Анне Павловне официальное предложение и убедить ее в том, что она не права, откладывая свое решение до окончания войны, он хотел вырвать у нее заверение, что, как только он добьется разрешения на ее перевод к месту его службы, она без промедления прибудет к нему в действующую армию.