Поднимаясь на колени, сержант собрался уже уходить, как, вспомнив об одном важном поручении, лег снова рядом с Новиковым.
— Чуть было не забыл. Приказывали, товарищ полковник, чтобы потом, когда пойдете форсировать, назвали бы его по радио, вроде случайно, несколько раз генералом и дали бы понять, что вроде бы тут у вас развернулись главные силы чуть ли не целой армии, а он, генерал, пока еще где-то позади, в глубине…
Сержант украдкой посмотрел на свою ладонь. Новиков понял, что тот что-то подсматривает.
— Что там у тебя? Связной смутился.
— Да тут так, на память… Пометинки, чтобы не забыть.
— Ну и что, есть еще?
— Кажись, все.
— Понял? — спросил Новиков у комбата.
— Выходит, придется ждать их… — разочарованно протянул Заикин. — Я думал…
— Что думал? В этом вся суть замысла. Надо приковать внимание противника к нашему направлению, чтобы ему и в голову не пришло, что кто-то пойдет южнее Кужарина, через непролазные пески да болота. Так что давай поторопимся.
Новиков поспешил к реке, к роте Супруна, а капитан Заикин, выпроводив старшину Хоменка, спустился по обрывистому берегу к воде, где несколько групп солдат вязали плоты.
— Чего не поделили, славяне? — спросил комбат, услышав приглушенную перебранку. И пока ответа не было, обратился к сухонькому пареньку, оказавшемуся ближе других. — Что стряслось?
— От, видите ли… — начал тот, — нашелся такой, что будьте вы мне здоровенькие. Он, видите ли, соскучился по частному капиталу, — сердито глянул щупленький в сторону другого солдата, согнувшегося с пучком лозин над бревнами.
— Что, что? — улыбаясь, переспросил комбат.
— Вот этот… Видите ли, знает все законы! Нашелся еще, будьте вы мне здоровенькие, шибко знающий. Такого у нас в Одессе сразу бы шпокнули. Понятно? — кивнул он в сторону своего недруга.
— Постой, постой! В чем дело-то? — стал комбат усмирять разгорячившегося солдата, но тот не сдавался.
— Не пролетарский это тип. Шкура!
Заикин понял, что одессит зашел далеко.
— Разговорчики прекрати! Лучше скажи толком, какой частник? Что за капитал?
Выпрямившись, к Заикину шагнул сержант.
— Тут нечего слушать, товарищ комбат. Вот этот мутит, одесский. Пусть лучше побыстрее мотает руками, а не языком. Вон скоро рассвет. А то всех обзывает…
— Объясни толком, что стряслось? — приказал комбат.
Сержант начал неохотно:
— Когда на хуторе свалили старый сарай, то со стены повалились изопревшие постромки, вожжи, хомут и другая утварь…
Сержант не успел закончить мысль. Его на полуслове перебил все тот же щуплый солдат:
— Ого, уже быка, товарищ сержант, надумали упрячь в хомут, — съязвил он. — Это ярмо, товарищ отделенный.
— Ну-ну! Не тебя спрашивают! — повысил голос комбат и поторопил сержанта: — Так что?
— Подхватил этот тип все добро и айда. Заорал: «Будем вязать», а Галим отнял. Стало жаль появившегося старика. К чему обижать? Тут и началась свара. А старик услышал ругань, подхватил все да и принес нам. Вон оно, — сержант оглянулся на темневшую у обрыва кучу.
У ног, смывая песок, шелестели пенистые волны. Наши артиллеристы дали залп по минометным позициям противника. С обрыва свалились несколько бойцов со связками лозы.
— Во, товарищ комбат, какой лозы подбросил дед за то, что развалили его сарай, — хохотнул один из бойцов.
Сержант выпрямился.
— Это тот самый дед Игнат, которого они вот… Не поделят…
Заикин пощупал лозины, чмокнул губами:
— А что? И правда, мягкая. Вяжи, что веревкой.
— Хи-хи! Она еще и медом помазана, — съехидничал одессит.
От обрыва послышались шорохи и приглушенный разговор. Заикин повернулся. Один голос показался ему чем-то знакомым, а когда солдаты спустились к воде, пришедший вместе с ними несколько сутулый, высокого роста мужчина, одетый в лохмотья, бросился к нему:
— Василий! Взводный!
— Игнат?! Ты? — протягивая руки, шепотом спросил Заикин.
— Так точно! Игнат я, Хвиля!
— А мы похоронку послали… Значит, поспешили?!
Не отпуская от себя Игната, Заикин вспомнил те далекие дни сорок первого, как стояли они так же на берегу Днепра, только севернее, где-то под Смоленском. Подпирая небо черно-бурыми фонтанами по всему горизонту, грозно разрастаясь вширь, полыхали пожарища. Горели города и села, леса и жилища людей, колхозные фермы и созревшие хлеба. Враг был беспощаден. Бросая в прожорливую пасть войны подходившие из глубины свежие дивизии, он, не считаясь ни с какими потерями, рвался вперед.