дивизии генерала Грачева подбросить нам на своих самолетах бомб. И это был редкий случай, когда
транспортная [128] авиация обеспечивала боеприпасами бомбардировочную.
Передо мной фотоплан окрестностей Вильнюса. На нем отмечены цели. Удары по ним были
одновременными и настолько мощными, что сопротивление гарнизона значительно ослабло. 13 июля
Вильнюс был освобожден.
Каждый день приносит все более радостные вести. Советское информбюро сообщает: «Освобожден
Каунас! Советские войска подошли к границам Восточной Пруссии!» [129]
Н. Шмелев. Под крылом Будапешт
Ну и погодка! — проворчал лейтенант Орлов, перчаткой сбивая с унтов мокрый снег.
Все мы, сидевшие в землянке, полностью разделяли его недовольство погодой, но ворчливый тон и
кислое лицо так несоответствовали добродушному Петиному характеру, что трудно было удержаться от
улыбки.
...К концу шел 1944 год. Советские войска, стремительно наступая, изгоняли гитлеровцев из Венгрии.
После почти трехмесячных ожесточенных боев вражеский гарнизон в Будапеште был полностью
окружен. На окраинах города завязались уличные бои.
Наш аэродром располагался на берегу Дуная, южнее венгерской столицы, до которой оставалось рукой
подать. Все жили в ожидании реально ощутимой, с каждым днем приближающейся победы. И как
обидно было в это время наше бездействие, вызванное снегопадом.
Дверь снова открылась.
— Старший лейтенант Шмелев, срочно на кэпэ дивизии! — крикнул посыльный, не входя в землянку.
Что мог означать этот вызов? Погода явно нелетная: облачность 10 баллов, снег, видимость не более 300
метров.
На командном пункте меня ожидал командир дивизии генерал-майор авиации Белецкий.
— Товарищ старший лейтенант, — подавая мне руку, сказал он, — вам поручается необычное задание: разбросать над Будапештом листовки с ультиматумом советского командования о капитуляции гарнизона.
[130] Ведомого разрешаю подобрать по своему усмотрению. Имейте в виду, что в тот момент, когда вы
будете над городом, в расположение противника направятся две группы наших офицеров-парламентеров
для вручения ультиматума командованию окруженных вражеских войск. Поэтому во время полета на
провокации не поддаваться, оружие не применять.
Появиться над Будапештом! Я хорошо знал, что шансов вернуться обратно не очень много. Генерал это
тоже понимал, и взгляд его договаривал то, чего нельзя сказать по уставу: «Держись, браток! И
постарайся вернуться обратно...»
Возвратившись в землянку, я подозвал Орлова:
— Полетишь со мной.
Я знал, что в трудную минуту Петя не дрогнет. Этот умел ценить доверие. Он отлично понимал, что
участие в таком ответственном полете может быть поручено далеко не всякому.
— Давай уточним обстановку! — просто сказал он.
А обстановка складывалась явно не в нашу пользу. Во-первых, погода оставалась по-прежнему нелетной, и, во-вторых, у нас не было достаточных сведений о противовоздушной обороне Будапешта. Правда, при
снегопаде нам можно будет пройти над городом бреющим полетом, прямо над крышами домов. В этом
случае вражеские зенитчики не смогут вести огонь по нашим самолетам, особенно из установок на
крышах. Зато во время бреющего полета больше вероятности зацепиться за тросы аэростатов
заграждения или натолкнуться на высокие шпили больших зданий, которых в Будапеште достаточно. Но
надо рисковать, другого выхода нет.
Подготовить наши штурмовики Ил-2 к полету не долго. Бомбовые люки на этот раз «заряжены»
листовками.
У наших самолетов собрались друзья — летчики, техники, механики. Проводить нас пришли
представители Политуправления фронта, которые ночью привезли на аэродром листовки с текстом
ультиматума, а также товарищи — летчики-истребители из соседних частей. Начались напутствия, пожелания... [131]
Мы запускаем моторы. Туман. Видно меньше половины длины взлетной полосы, к тому же очень узкой.
На старте Орлов почти вплотную подрулил ко мне, занял место справа, и мы, будто связанные, пошли на
взлет.
Быстро вышли к руслу Дуная. Низкая облачность местами почти закрывает землю. Самолеты идут так, что берега реки выше их крыльев. Долетели до Чепеля — длинного, узкого острова, за ним показался
Будапешт.
Сделали небольшую горку и направились к центру города. Теперь смотри и смотри.
Вот неожиданно возникают силуэты двух башен с высокими шпилями, неотвратимо мчащиеся из белой
пелены нам навстречу. В какую-то долю секунды поставил самолет на крыло и успел проскочить между
шпилями. Орлов прошел правее.
Идем на максимальной скорости. Под нами проносятся едва различимые контуры кварталов.
Левобережная часть города напоминает Москву: концентрические кольца бульваров, улицы, сбегающиеся
к центру радиусами.
Зенитные средства противника молчат. Гитлеровцы, видимо, не предполагали, что в такую погоду
советские самолеты осмелятся появиться над городом.
Мы открыли бомболюки. И тут же за нами протянулись белые раструбы. Тысячи листовок, кружась в
воздухе, будто большие хлопья снега, медленно опускаются на улицы.
Развернувшись над Будапештом, снова повернули к Дунаю и по его руслу пошли к своему полевому
аэродрому. Посадка в туманной мгле оказалась труднее полета. Посадочной полосы совсем не видно.
Ракеты выглядели светлой точкой в этой серой мгле.
По радио я попросил:
— Поставьте ракетчиков вдоль полосы. Укажите ее направление.
Только после этого смогли сесть.
На аэродроме узнал трагическую новость о провокационном убийстве советских парламентеров.
Несмотря на это, наше командование не отдавало приказа о штурме города. Было сделано все для
сохранения столицы Венгрии от разрушения, для спасения [132] жизни ее граждан. Это был величайший
акт гуманности командования советских войск.
Мы с Орловым совершили еще четыре полета над Будапештом и опять сбрасывали листовки. После
каждого из них нас встречал командир дивизии. Когда 2 января необычное задание было полностью
выполнено, генерал сказал:
— Молодцы, ребята! Спасибо!
А на следующий день пришла телеграмма командующего 17-й воздушной армии: «За отличное
выполнение ответственного задания командования по разбрасыванию листовок над Будапештом в
сложных метеорологических условиях объявляю благодарность...»
В январе установилась наконец ясная погода. Большую активность начала проявлять авиация
противника, и на фронте шли непрерывные воздушные бои.
Один из этих дней для меня чуть не стал роковым. Мне было приказано группой в 18 Ил-2 под
прикрытием 24 истребителей нанести штурмовой удар по вражеской танковой колонне.
Вышли на цель. Стали пикировать на танки и автомашины.
Во время второго захода слышу по радио: «Товарищ командир, вы горите!»
Воздушный стрелок подтверждает, что из-под фюзеляжа идет густой черный дым.
Гореть в воздухе было не впервой, но мне всегда удавалось на большой скорости сбить пламя и спасти
машину. Поэтому сейчас я тоже особенно не встревожился, а передал командование группой
заместителю и с высоты 1300 метров бросил самолет в пикирование. Дым черным шлейфом потянулся за
нами. Вышел из пике лишь на высоте 30 — 50 метров. Но воздушный стрелок опять докладывает:
— Горим!
Оказывается, зенитный снаряд попал в масляный радиатор и поджег масло. А над масляным радиатором
находились бензиновые баки. Если огонь дойдет до них — взорвемся. Но теперь с парашютом не
прыгнешь: мала высота. Оставалось попробовать сесть на фюзеляж и покинуть горящий самолет. [133]