Правда, намеки на злобу, на утесняющих «невинность», на клевету оставались слишком неопределенны и туманны. Трудно было догадаться, что «во храме, где, копая гробы» означало попросту — в суде. Одно ясно было, что поэт всемерно сочувствует «несчастным человекам», видимо причисляя к ним и себя.
В общем эта ода не выделялась среди других подобных од тогдашних стихотворцев. Крылов и сам понимал это. Нет, не в высоких жанрах его призвание. Трагедия и ода не его путь. Его оружие — сатира. Недаром его комедии возбудили такой шум, обиды, кривотолки, недовольство.
Из всех стихотворных видов его привлек жанр басни. В басне можно под видом описания нравов сказочных зверей весьма недвусмысленно говорить о людях, высмеять несносных гордецов, напыщенных глупцов, алчных корыстолюбцев. Он вспомнил басни Эзопа, которые читал в детстве, свои первые опыты перевода французского фабулиста Лафонтена. Его перевод басни Лафонтена одобрил когда-то Бецкой. Да, это его, Крылова, дело! И он написал несколько басен, которые Рахманинов напечатал в «Утренних часах» без подписи. Правда, это были не столько басни, сколько злые эпиграммы на злополучных игроков. В басне «Стыдливый игрок» он рассказал о легкомысленном молодце, проигравшем платье и вынужденном идти без него по улице. В другой басне, «Судьба игроков», Крылов иронически рассуждает о коловратности счастья:
Да, на свете все вертелось колесом. Успехи на театре, ссора с Соймоновым, бедственное положение, в котором он сейчас оказался. Спасибо, что свет не без добрых людей и его приветил и поддержал в трудную минуту Рахманинов!
Помимо басен, Крылов, видимо, анонимно поместил в журнале несколько сатирических заметок, наиболее интересная из них — «Роднябар», где дан меткий сатирический портрет светского бездельника.
Угрюмый, несловоохотливый Рахманинов оказался на редкость отзывчивым человеком. Ему нравился дерзкий увалень, который не побоялся выступить против могущественных вельмож. Нравились природный ум Крылова, упорство, находчивость, жизненная энергия. Иван Герасимович давал ему для чтения книжки своих любимых философов Вольтера, Руссо, Мерсье, Декарта, Гельвеция, Дидро, Монтескье.
Вскоре Крылов стал незаменимым помощником Рахманинова, даже изучил типографское дело.
Рахманинов намеревался осуществить мечту своей жизни — издать полное собрание сочинений Вольтера. Оно должно было состоять из двадцати томов и включать как все уже переведенные произведения, так и новые, над переводом которых Рахманинов работал. Собственная типография давала возможность обойти многие цензурные и материальные препоны.
Вечерами Крылов сидел за кучами французских книг. Читал запоем. Изредка ходил на собрания Общества друзей словесных наук. Там по-прежнему чинно спорили и обсуждали статьи нравственного и философского содержания. Все говорили о необходимости духовного перевоспитания, о поисках истины, о пользе нравственной науки. Радищева среди «друзей» Крылов больше не встречал. Утомительные споры о главнейших обязанностях человека, о вечности души человеческой, о союзе естественного права с естественным богословием Крылову казались скучными и ненужными. Гораздо больше сочувствия вызывало в нем скептическое «вольтерианство» Рахманинова.
Через много лет Крылов, вспоминая о Рахманинове, говорил Жихареву: «Он был очень начитан, сам много переводил и мог назваться по тому времени очень хорошим литератором. Рахманинов был гораздо старее нас, и, однако ж, мы были с ним друзьями; он даже содействовал нам в заведении типографии и дал нам слово участвовать в издании нашего журнала… но по обстоятельствам своим должен был вскоре уехать в тамбовскую деревню. Мы очень любили его, хотя, правду сказать, он и не имел большой привлекательности в обращении: был угрюм, упрям и настойчив в своих мнениях. Вольтер и современные ему философы были его божествами».