— Дорогой, я войду? — услышала я голос Елены и вместе с ней вошла в просторный кабинет маркиза. — Ты не ночевал сегодня в нашей комнате. Метью? Мэт?
Я подошла к маркизу, сидящему в кресле за большим дубовым столом, заваленным бумагами. Посередине, на металлической подставке стояло несколько образцов каких-то зелий в пробирках. Чашка с почти допитым чаем была отставлена в сторону. Я уловила исходящий от неё слабый аромат сена.
Старший ван Ливингстон был одет в тот же строгий серый костюм, в котором я видела его в петле в воспоминаниях Джастина. Со стороны казалось, что он просто уснул, откинувшись на спинку кожаного кресла. Глаза его были закрыты, выражение лица спокойное и какое-то даже умиротворённое. Только вот маркиз не дышал, его кожа приобрела синеватый оттенок, а на сильно отёкшей шее выступили тёмные пятна. И впрямь фосгерия. Яд этого растения вызывает отёк лёгких и человек умирает, если ему вовремя не дать противоядие — на это есть от силы минут тридцать. А следы на шее — где-то фиолетовые, где-то почти чёрные — появляются через несколько часов после того, как человек перестал дышать. Значит смерть Метью ван Ливингстона наступила либо ночью, либо поздно вечером седьмого июня. Точное время надо будет узнать у экспертов из сыскного ведомства, которому поручили расследование того дела.
Маркиза говорила, что чай был отравлен? Где ван Ливингстон мог его хранить? Я обвела глазами кабинет. Дубовые шкафы были заставлены книгами, в углу, на полках металлического стеллажа, стояли склянки с зельями. Открытую стеклянную банку с чаем я отыскала на широком деревянном подоконнике. Тут же стоял заварочный чайник и вода в кувшине. В банке лежали небольшие «гнёзда» спрессованного листового чая. Одно такое гнёздышко — одна порция. Довольно удобно. Я принюхалась и скривилась. Как гадко пахнет. Теперь мне ясно, почему никто кроме маркиза в семье Ливингстонов не любил такой чай.
Это Пурэ. Достаточно дорогой сорт китайского чая. Я бы сказала, что он на любителя. Запах у него отвратительный, как у испортившейся рыбы, но, если правильно заварить, пахнет черносливом и сеном. Вкус горьковатый, цвет — прям действительно чёрный. Однажды я пробовала такой чай — отцу его привёз с Тибета старый знакомый. Мне не понравился, я лучше выпью обычный крепкий кофе, чем стану давиться этой гадостью.
И вот ещё одна интересная деталь — я читала, что у сделанного по всем правилам яда из фосгерии тоже аромат сена, как у пурэ. Кто-то чертовски хорошо подготовился. Если ван Ливингстон был опытным алхимиком, то отлично разбирался в зельях и ядах. Поэтому убийца решил смешать отраву с пурэ, чтобы маркиз не смог заметить по изменившемуся запаху, что чай отравлен. Не исключено, что убийца тоже алхимик. Вот почему подозрение пало на Джастина. Но, извините, шестнадцатилетний мальчишка изготавливает яд, чтобы убить собственного отца, только из-за того, что тот хотел отправить его учиться за границу против воли. Разве не бред?
Да и какой мотив? В ссоре Джастин сказал отцу, что не хочет продолжать его дело и ему не нужен титул. Но после смерти отца главным наследником становится он. Зачем ему пытаться заполучить то, от чего он наоборот хотел убежать?
— Мэт! Проснись, Метью! Мээт! Нет, нет! Помогите! Кто-нибудь!
Это рыдала маркиза фон Ливингстон, которая наконец поняла, что её муж мёртв. В кабинет вбежала худенькая светловолосая служанка в серой униформе.
— Ваше сиятельство!
— Позвони врачу, Хильда, — взвыла маркиза. К сожалению, лекарь тут врядли мог чем-то помочь.
Служанка, увидев мёртвого ван Ливингстона, вскрикнула и выбежала в коридор. Часы на стене у двери показывали половину девятого.
— Дорогой, очнись. Мэ-э-т!
Пора уходить. Пока я увидела достаточно. Нужно наведаться в поместье Ливингстонов и осмотреть всё ещё раз в настоящем.
Я обвела пальцем вокруг раны на ладони нужный знак. Порез стал медленно затягиваться, и я снова очутилась в нашем с Крисом кабинете. На меня испуганными глазами смотрела маркиза фон Ливингстон.
— С ней всё нормально? — спросила она Криса.
— В полном, — сказала я.
— Боже правый, вы только что замерли и ни на что не реагировали, так что я снова вспомнила тот день...
Маркиза вытерла слёзы шёлковым платочком.
— Простите, если напугала.