Воздух оказался не совсем плотный, а обманчивый и прерывистый.
То летишь, как в Париже, хоть трюки разные выделывай, то проваливаешься сразу этажей на двадцать вниз. И ничего не понятно.
Зато когда снизу вдруг ударил довольно теплый ветер, Чулков сумел набрать высоту. И тогда огляделся. Гудзон был забит кораблями, в тумане виднелась Статуя Свободы. Очень близко, гораздо ближе, чем можно было ожидать от такого города, начинались одноэтажные коттеджи и парки.
А вообще-то, лететь оказалось просто, потому что не было никаких проводов. И людей внизу видно не было, уж очень высоко вознеслись эти две домины.
Чулков уже решил, что пора и честь знать, пора планировать на другую крышу, как вдруг понял, что совсем не помнит, куда следует приземляться. По контракту, который дотошно растолковала ему дочь, если он не преодолеет расстояние между обоими зданиями, никаких денег не получит. А что тогда будет с женой? С дочерью? Да и обидно как-то целый полет отдавать американцам задаром.
В общем, он подлетел к одному из небоскребов, жену не рассмотрел, но она могла где-нибудь в сторонке наблюдать за его полетом по телевизору, который теперь всегда носил за ней какой-то совершенно незнакомый Федору мужчина. Этому проходимцу жена в последнее время часто и широко улыбалась, так что вполне могла где-нибудь с ним уединиться.
На всякий случай Чулков полетел к другому небоскребу. Сам виноват, решил он, раз уж не научился разбираться в наземных ориентирах. С ними, как с проводами, у него все время выходила промашка. И вдруг он понял, что руки устали, очень. К тому же в воздухе разлилось какое-то гуденье. А оно не обещало ничего хорошего.
Вертолет вынырнул из-за здания небоскреба, к которому Чулков подгребал, как пловец, давным-давно израсходовавший свой запас энергии. И высоту он набрал хорошую, можно было бы спланировать, но он все-таки греб, чтобы все было по-честному и скорее закончилось.
Вертолет оказался довольно странный, черный, как сажа, без малейших признаков каких-нибудь цифр или букв. Он зашел Чулкову в бок, и от ветра, поднятого его винтами, крылья затрепетали, стали неровными, неуклюжими, так что Федору поневоле пришлось взять в сторону.
Потом черная машина стала подниматься, ураганный ветер обрушился на Чулкова, и вся запасенная им высота мигом пропала, теперь он уже не мог сесть на крышу, даже если бы начал набирать высоту, наматывая круги. А потом Чулков в окна небоскреба заметил, что за толстыми стеклами все орут, размахивают руками, куда-то показывают. Он обернулся - и ахнул.
Под ним на каких-то полупрозрачных кронштейнах болталась широкая, словно для Ихтиандра, сеть. И падал он прямиком в нее...
Федор попытался развернуться, и ему это удалось - ценой потери двадцати этажей высоты. Вертолет развернулся следом за ним.
Откуда-то сбоку долетел мелкий стрекот винта. Обливаясь потом, Чулков обернулся туда, чуть не потеряв скорость, и увидел, что к нему и к черному вертолету несется прозрачно-белый пузырь с надписью "POLICE" на хвосте. Федор едва не перевернулся, попробовал направиться к этой странной воздушной лодочке, но...
Совсем рядом загрохотал пулемет. Чулков поднял голову. Черная машина снова висела над ним и поливала полицейский вертолет прицельным огнем. Федор сделал отчаянный рывок в сторону, надеясь, что теперь-то уже не попадет в сеть, но зря надеялся. И высоту не набрал, и мимо здания промахнулся, на этот раз окончательно.
А черная машина снова нависла над ним, потому что полиция благоразумно отвалила в сторону. Лучше бы она оставалась тут, подумал Чулков, но спорить не стал.
Удар о стекла небоскреба оказался сокрушительным, словно прямое попадание снаряда среднего калибра. Чулков даже не понял, что это не он сам налетел на небоскреб, а его отбросило воздушной волной.
Черный вертолет, заюлив на месте, снова попробовал захватить его сетью.
Левое крыло, сделанное из пластмассы и перьев, сломалось, да и левая рука, на которую пришелся удар, хрустнула так, что он даже не пытался ее поднять, все равно ничего бы из этого не вышло, кроме боли. Махать одной правой было глупо, к тому же воздушная струя от винта черного вертолета туго прижимала его к стеклянной поверхности окна. Та оказалась очень твердой, и, кроме того, между стеклянных панелей были вставлены какие-то алюминиевые на вид прокладки. Они обдирали Федору ноги и бока, словно терка.
Вертолет вращал сетью, опускаясь почти отвесно, крутясь в горизонтальной плоскости так, что Чулков ощущал удары воздушных потоков не только от главного, но и от хвостового винта. Они плющили его о небоскреб, и выхода из этого положения не было...
Вернее, можно было, заставив себя собраться, как перед прыжком в воду с вышки, нырнуть в сеть. На это пилот вертолета, собственно, и рассчитывал. Но Чулков не хотел этого делать. Конечно, он понимал, что разобьется в лепешку, если будет упрямиться или попробует спланировать, но в сетку все равно идти не хотел. И не пошел.
А потом вертолет врезался в небоскреб. И приникшая к экранам телевизоров Америка содрогнулась, вспомнив террористическую атаку, которая уже однажды разрушила это здание. Сначала черная машина зацепила сверхпрочное стекло кончиками основного винта, и те вдруг согнулись, словно пластилиновые. Тогда, потеряв устойчивость, вертолет ударился о небоскреб уже всей массой... Взрыв не столько оглушил Чулкова, сколько поразил его зрелищем побежавшей по стеклянным панелям волны вибрации. Она была величественной, неторопливой и почти красивой, если бы Чулков сумел рассмотреть ее как следует.
Но даже это у него не вышло, его опрокинуло вверх ногами, потом развернуло обратно, потом перевернуло еще раз и отбросило от прозрачной стены, на которой, как на поверхности болота от большого булыжника, образовалось подобие кратера. Тогда Федор понял, что падает уже по-настоящему. И остановить это падение не сможет.
Почему-то воздух, сделавшийся горячим и пронизывающим, теперь отказывал ему в опоре, словно карал за дерзость и гордыню, хотя Чулков хорошо помнил, что никогда не был ни дерзок, ни по-настоящему горд... Он просто любил летать, насколько позволяли ему крылья.
Он подложил под себя правое крыло, будто пытаясь заслониться от этого ветра. И подумал: ну почему всегда находятся люди, которые все портят?
Он очнулся в больнице. Жены рядом не было, зато дочь сидела на стульчике, придвинутом почти к самой его голове. Чуть дальше, в кресле, сидел сын и дремал. За окном стояла какая-то сияющая мгла - должно быть, светилась близкая реклама. Вокруг было множество всяких пультов, каких-то приборов и даже настоящих экранов, которые цветными линиями обозначали его, Чулкова, состояние.
Тело почти не болело. Но поразило его не отсутствие боли, а то, что он вообще остался жив.
Дочь встрепенулась. По-хозяйски положила ему руку на лоб, на грудь. Должно быть, привыкла проверять на ощупь, теплый он или уже нет. Попробовала улыбнуться и прошептала:
- А Гейтс-то никаких денег нам не заплатил. - Вздохнула. - Сказал, что условия договора не выполнены. Хорошо еще, здание устояло.
Взглядом Чулков спросил ее: и что теперь?
- Судимся, - ответила дочь. - Может, хоть часть удастся отспорить. Но пока без результата.