Себялюбивый голосок нашептывал ей, что у солдат есть любимые, что у них есть что завещать и есть куда отправить завещанное. Их раны заживут, а ее душевная боль неизлечима.
Она не должна думать об этой боли, чтобы не обращаться мыслями к Элгину. У мерзавца недостало даже совести, чтобы погибнуть в бою, как герой. Его застали в ночь накануне битвы в объятиях чужой офицерской жены, слишком пьяного, чтобы защитить себя как положено. Нет, она определенно не должна больше думать об Элгине.
Она едва не рассмеялась – вопреки своему отчаянию – над тем, что ей больше не о чем думать, будь то прошлое, настоящее или будущее… Разве что о том мрачном незнакомце, который вошел широким шагом в наспех устроенную палатку полевого лазарета в ту самую минуту, как тучи прорезала ослепительная молния.
Говорили, что он приехал верхом на вороном коне. Глядя на его черный плащ, на черную птицу у него на плече, на его черные волосы и глаза, раненые начали перешептываться об ангеле смерти. Но этот человек начал помогать раненым и заступился за простых солдат перед заносчивым офицером. И то и другое было просто неслыханно, особенно для титулованного джентльмена. Его речь была правильной, как у человека образованного, хоть и чувствовался в ней какой-то чужеземный акцент; одежда дорогая, а держался он с достоинством, уверенностью в себе и силой, которых так не хватало самой Джини.
Тонкие черты лица, прямой нос… Мужчина был по-настоящему красив – в какой-то мере экзотической красотой. Высокий и стройный, внешне он ничем не напоминал румяных и круглолицых английских сквайров. Цвет лица отличался бледностью, словно этот человек редко бывал на открытом воздухе, но он легко приподнимал и поворачивал раненых. Голос не резкий и не оглушительно громкий, как это часто бывает у мужчин, привычных к охоте на дичь в отъезжем поле или к участию в сражениях, но, когда он говорил, его все слышали. Руки мягкие, осторожные и, как говорили солдаты, вовсе не грубые и торопливые, как у других ассистентов хирурга. Солдаты также говорили Джини, что чувствуют себя польщенными тем, как этот новый помощник старается облегчить их страдания, в то время как он мог бы жить припеваючи и купаться в роскоши. Лорд Ардет явно не принадлежал к числу испорченных, жаждущих только удовольствий представителей привилегированного класса, быть может, как предполагала Джини, потому, что вырос и воспитывался в чужих краях. Джини приходилось бывать в высшем свете и встречаться с министрами, генералами и даже с членом королевской семьи, носившим самый высокий в Англии титул королевского герцога, и с одним австрийским принцем. Лорд Ардет не был похож ни на кого из тех, кого она знала или о ком слышала, и Джини находила его интересным – на расстоянии.
Граф был обворожительным – и пугающим. Он появился внезапно – как будто мраморная статуя языческого бога решила сойти со своего пьедестала и очутилась здесь, среди них, со стрелами молний в руках. Он казался всезнающим и всесильным, твердым как камень и несгибаемым – и это при всей своей доброте. Боги мифов были по меньшей мере озорными, и Джини не хотелось бы встать поперек дороги лорду Ардету. Божество он или граф, любой ему подвластен, и он это прекрасно знает.
В палатке лазарета стояла душная жара, но Джини внезапно вздрогнула, словно от холода, при мысли, что может чем-то не угодить столь значительной персоне. У женщины нет возможности защитить себя от подобной власти… Впрочем, Джини тут же ругнула себя за эти страхи. Здесь не бальный зал, в котором хозяйка дома обязана исполнять обряд представления гостей друг другу, если в этом есть необходимость. Кроме того, для графа Ардета ровно ничего не значит присутствие столь незначительной личности, как она.
Тем не менее он вдруг окликнул ее:
– Послушайте, мистрисс, мне нужна помощь.
Ардет обнаружил, что люди живые и здоровые куда более приятны и благодарны, нежели умирающие – последние в большинстве своем спорили, ругались и сетовали на безжалостную к ним судьбу.
Некоторых из этих мужчин он мог спасти, другим мог облегчить страдания. Поначалу ему помогал Кэмпбелл, как помогает сквайр своему лорду, если питает к нему уважение. Но Кэмпбелл и сам был ранен, и к тому же он очень беспокоился за лошадей. Ардет отпустил его, вручив кошелек с деньгами и пообещав позаботиться о нем, когда тот уволится из армии. Теперь графу очень была нужна лишняя пара рук.
Эту женщину он уже приметил ранее. Она привлекла его внимание прежде всего тем, что выглядела в окружающей ее среде чужим человеком. Более молодая и, безусловно, лучше одетая, чем любая из женщин, которые ухаживали за ранеными, она в то же время явно не была ни профессиональной сиделкой, ни монахиней. Лагерная шлюха? Нет, она обладала несомненной утонченностью, а также хрупкостью и женственной слабостью, недоступными публичной девке, даже наделенной немалыми актерскими способностями.
Любая особь женского пола позавидовала бы волосам этой юной особы. Голова ее была повязана лоскутом кружев, но никакие усилия не смогли бы удержать в полном порядке уложенные в пучок на затылке золотисто-рыжие волнистые пряди, которые падали своей обладательнице на щеки и на плечи. Они пылали, словно солнце на закате, словно расплавленная лава в центре Земли.
Заметил Ардет и золотистую россыпь крошечных веснушек. Он, разумеется, видел и более красивых женщин, но не в последнее время и не как мужчина, который может по достоинству оценить нежность кожи, округлые формы и красивую осанку. Ардет принудил себя не замечать женские взгляды. Он не превратился в похотливого распутника, хоть и провел в целомудрии века. Его тело было чуждо плотским побуждениям. Он не позволял ему воспламеняться от желания. И на этот раз для него было главным то, что женщина производила впечатление понимающей и уравновешенной личности. Потому он и обратился к ней.
– Вам нужна моя помощь? – спросила она.
– Этот человек серьезно ранен, я один вряд ли смогу ему помочь. Прошу вас, подойдите сюда. – Она помедлила, вглядываясь в него, и Ардет, вполне понимая и принимая ее разумную осторожность, повторил: – Подойдите, очень вас прошу.
Она подошла и остановилась напротив Ардета по другую сторону кровати, на которой лежал тяжело раненный солдат.
– Но… врачи говорят, что он безнадежен.
– С их точки зрения – да. Но эти, с позволения сказать, живорезы должны применять свое умение более разумно.
Она тронула рукой лоб солдата.
– У него такие обширные раны.
– Его дни еще не сочтены.
Как не сочтены были дни Элгина и дни множества солдат, погибших на поле битвы.
– К такому не готов заранее ни один человек.
– И тем не менее каждому созданию на земле отведен твердо определенный срок существования. Этот человек еще не исчерпал его.
– Как вы можете это знать?
– Я знаю. Когда дни сочтены, жизнь кончается, как песок в песочных часах.
Она сдвинула брови.
– Выходит, мы можем знать, когда нам доведется умереть.
– Некоторые из нас. – Шесть месяцев, вспомнилось Ардету. – Но сейчас не время для таких рассуждений. Скажите, у вас достаточно стойкий желудок?
Джини уже вытошнило нынче с утра, и с тех пор она ничего не ела, так что ей не угрожал новый приступ рвоты.
– Я справлюсь.
Ардет откинул простыню. У Джини перехватило дыхание.
– Только не падайте в обморок, – строго предупредил Ардет.
– Постараюсь, – проглотив комок в горле, с трудом произнесла Джини.
И Ардет принялся вправлять вывалившиеся наружу внутренности раненого обратно в брюшную полость, указывая при этом Джини, где она должна нажать и когда должна подать ему полотняный бинт или нитки для шитья.