Выбрать главу

— А что же ты мне заплатишь за его ученье? — спросил портной, взглянув на Хромушу искоса, с видом пренебрежения, как бы затем, чтобы заранее сбавить цену товара.

Пока крестьянин и портной договаривались об условиях и не сходились в двух ливрах, Хромуша, ошеломленный новостью, — у него никогда не было ни малейшего желания ни кроить, ни шить, — пытался сохранить хладнокровие и хорошенько рассмотреть хозяина, которому его предлагали. Это был низенький человечек, за каждым плечом у него было по горбу, он косил обоими глазами и хромал на обе ноги. Если бы можно было расправить его и растянуть на столе, то он оказался бы довольно высокого роста, но он был так исковеркан и, так сказать, плохо свинчен, что когда ходил, то был не выше самого Хромуши, которому было тогда двенадцать лет и который был не слишком высок для своего возраста. Тяни-влево было на вид уже лет пятьдесят. Его лысая, непомерно длинная голова, с лицом, обтянутым желтой кожей, походила на огромный огурец. Он был одет в нищенские лохмотья, оставшиеся за негодностью без употребления, когда он перешивал одежду своих заказчиков и которые выбросили бы их в навозную яму, если бы он вовремя не попросил; но всего чудовищнее в нем были руки и ноги, чрезвычайно длинные и очень проворные; ничего, что руки его были похожи на два веретена, а ноги на ходули — он ходил и работал еще попроворнее других. Глаз едва успевал следить за его толстой иглой, сверкавшей в его руках с быстротою молнии, когда он шил, и за облаком пыли, которое он подымал по дороге, когда бежал.

Хромуша не раз уже видал Тяни-влево и всегда находил, что он очень безобразен; но в этот день он показался ему просто страшным, таким страшным, что он непременно убежал бы куда-нибудь, если бы не вспомнил, что у него за спиной крылья страха, за которые упрекал его отец.

Сторговавшись, Дуси и портной ударили по рукам и распили, чокаясь, полжбана сидра, а Дусет, узнав, что дело кончено, пошла, не говоря ни слова, в соседнюю комнату связывать в узелок поклажу бедного мальчугана, которого портной должен был увести от нее на три года.

До сих пор Хромуша мало думал о том, что его ожидает в будущем. Слыхал он и прежде, как отец его говорил, что надо его выучить какому-нибудь ручному ремеслу, потому что он хром, но он никак не воображал, что его отдадут в ученье так скоро, да еще и против его желания. Сказать отцу, что он не хочет быть портным, оказать сопротивление, не приходило ему в голову, так как он был кроток и покорен; сначала он было подумал, что не решат дела без его согласия, но когда увидел, что мать его ушла из комнаты, не взглянув на него, точно боялась расплакаться перед ним, он понял свое несчастье и бросился за нею с тем, чтобы просить ее заступиться за него.

Но он не успел. Портной протянул ему руку и сцапал его, как паук цапает муху; затем посадил его верхом себе на горб, схватил крепко за ноги и, встав, сказал отцу Дуси:

— Ладно, дело кончено. Пусть мать наплачется вволю; она меньше станет плакать, когда не будет видеть его. Она еще с час будет собирать его пожитки, ты пришлешь мне его узелок в Див, я проживу там три дня. Да ну, молчи же, мальчуган, не кричи, а не то — видишь большие ножницы, что у меня за поясом — я отрежу тебе язык.

— Будь с ним поласковее, — сказал отец, — он не злой мальчик и будет тебя слушаться.

— Уж ладно, ладно, — возразил портной, — не беспокойся о нем, я знаю как взяться за дело. Пора идти, не нежничай, а не то я откажусь от него.

— Да дай же хоть обнять-то его, — сказал отец Дуси, — ведь он уходит…

— Э! Да ты опять его увидишь, он придет вместе со мной работать к вам. Прощай, прощай, пожалуйста без сцен, без слез, а не то я оставлю его. Не очень-то дорожу твоей платой.

При последних словах портной перешагнул за порог и пустился бежать мимо яблонь с Хромушей на горбу. Ребенок хотел было закричать, но у него стеснило дыхание, и зубы его застучали от страха. Он обернулся и с отчаянием взглянул на родительский дом. Его не столько огорчало то, что портной уводил его и не дал ему проститься хорошенько с родителями, сколько эта жестокость: она была непонятна ему. Мать Хромуши между тем выбежала за дверь и протянула к нему руки. Хромуше, несмотря на душившие его рыдания, удалось вскрикнуть: “Мама”! Она сделала несколько шагов вперед, словно хотела догнать его, но отец остановил ее, и она упала, бледная как смерть, на руки к старшему сыну своему, Франсуа, тот с горя выбранил портного и погрозил ему кулаком. Тяни-влево только захохотал на эту угрозу ужасным смехом, похожим на скрип пилы по камню, и зашагал еще проворнее своими гигантскими, чудовищными шагами, за которыми никто не мог поспеть.

Хромуша вообразил, что мать его умерла и, видя, что ему нет спасенья, захотел также умереть, опустил голову на уродливое плечо портного и лишился чувств.

Ноша показалась тяжела портному; он подумал, что Хромуша уснул, снял его с плеч и посадил на своего осла, которого оставил пастись на лугу и который был так же мал, безобразен и хром, как и хозяин его. Он дал ослу хорошего пинка, тот зашагал по дороге и, прошагав три лье, остановился только у холмов, называемых дюнами.

Здесь портной прилег отдохнуть, нисколько не заботясь о том, спит ли мальчик или болен. Хромуша, открыв глаза, подумал, что он один, и посмотрел вокруг, не понимая, где находится; это было странное место, какого он никогда еще не видал. Он был точно в яме, в небольшой лощине, поросшей густым и жестким дерном, который рос клочьями по остроконечным верхушкам поднимавшихся кругом холмов. Хромуша очутился в расщелине больших холмов серого мергеля, которые, местами разрываясь, тянутся между городами Вилье и Безенваль по берегу моря и скрывают его от глаз, когда идешь посреди них.

Когда прошла первая минута удивления, Хромуша припомнил, что портной унес его из дома, и сердце его сжалось при этом воспоминании; но вдруг он подпрыгнул от радости: он вообразил, что похититель бросил его, и решил, что поискав немножко дорогу, ему удастся добраться до дому.

Задумано — сделано. Хромуша встал и уже сделал несколько шагов по лежавшей перед ним довольно широкой тропинке, как вдруг остановился, весь похолодев от ужаса: в двух шагах от него, растянувшись на траве, лежал портной; он спал одним глазом, а другим следил за всеми движениями мальчика. Немного подальше осел щипал траву.

Хромуша тотчас же прилег снова и ни гу-гу, хоть сердце у него сильно билось. Вдруг он услыхал вблизи звуки, похожие на карканье ворона. Он обернулся и увидел, что портной преспокойно себе спит и храпит с открытым глазом. Он всегда так спал: один глаз у него был кривой и никогда не закрывался; но и так он спал крепко. Портной очень умаялся, потому что было жарко.

Хромуша, несмотря на ужас, который внушал ему этот гадкий, глядевший на него глаз, подполз на коленях к портному и провел перед открытым глазом рукою, глаз не мигнул: он ничего не видел. Тогда ребенок, все ползком, выбрался по тропинке из лощины и очутился в другой, более обширной лощине, по которой также шла дорога.

Хромуша сбросил с ног деревянные башмаки, чтоб было легче бежать, и пустился со всех ног по траве в сторону от тропинки: взбежав на холм во весь дух, он проворно, как заяц, побежал вниз в кустарник, который скрывал его с головой, и, прячась за ним, крался в гуще ветвей и диких растений. Долго бежал он так; потом вдруг вспомнил, что если портной ищет его, то, увидев, как колышется высокая трава и ветви, пожалуй найдет его; он остановился, забрался в самую чащу и притаился там, удерживая дыхание.

Побег удался ему как нельзя лучше. Тяни-влево долго проспал, проснувшись и увидев на траве деревянные башмаки, он понял, что пленник его убежал; он не стал поднимать башмаки и преспокойно пошел, посмеиваясь себе под нос, по дороге в Див, где рассчитывал провести ночь. На тропинке видны были следы голых ног.

— Этот дурень, мальчишка, — думал портной, — вообразил, что побежал к дому, а того не знает, что дом-то остался у него за спиной; я догоню его в четыре шага.

И, погоняя перед собою палкой осла, портной зашагал вдоль по дороге своими длинными кривыми ногами, похожими на две косы и проворными, как крылья. Но благодаря счастливой мысли ребенка повернуть в противоположную сторону, чем дальше шагал портной, тем больше удалялся от него.