— Тогда я буду пилотировать где-нибудь еще.
— Вы это говорите только в пику мне!
— Вовсе нет, — сказал Кармоди. — Я хочу стать пилотом, действительно хочу. Всю жизнь хотел стать пилотом! Честное слово, хотел!
После долгого молчания город проговорил:
— Выбор — ваше глубоко личное дело.
Это было произнесено замогильным голосом.
— А теперь что вы делаете?
— Гулять иду, — ответил Кармоди.
— Вечером, в половине десятого?
— Почему бы и нет?
— Я думал, вы устали.
— Это было давно.
— Понимаю. А еще я думал, что вы могли бы остаться, и мы бы славно поболтали.
— А если мы поболтаем, когда я вернусь? — спросил Кармоди.
— Да не надо, болтовня — пустяк, — сказал город.
— Прогулка тоже пустяк, — сказал Кармоди, снова усаживаясь. — Давайте поговорим.
— Мне что-то расхотелось говорить, — ответил город. — Ступайте, пожалуйста, на свою прогулку.
— Что ж, покойной ночи, — сказал Кармоди.
— Повторите, пожалуйста.
— Я говорю “покойной ночи”.
— Вы собрались спать?
— Конечно. Поздно уже, и я устал.
— Вы собрались спать сейчас же?
— Да, а в чем дело?
— Ни в чем, — сказал город, — но вы забыли умыться на ночь.
— А-а… И верно ведь, забыл. Утром умоюсь.
— Когда вы последний раз принимали ванну?
— Очень давно. Приму утром.
— Вы почувствуете себя лучше, если примете ванну сейчас же.
— Нет.
— Даже если я сам ее наполню?
— Нет! Нет, черт побери! Я иду спать!
— Поступайте как вам заблагорассудится, — сказал город. — Не умывайтесь, не учитесь, не получайте сбалансированного пищевого рациона. Но только, чур, меня не вините.
— Вас не винить? В чем?
— В чем бы то ни было, — ответил город.
— Так. А конкретно, что вы имеете в виду?
— Неважно.
— Для чего же вы завели об этом разговор?
— Я заботился только о вас, — сказал город.
— Это я понимаю.
— Когда принимаешь что-то близко к сердцу, — продолжал город, — когда сознаешь свою ответственность, очень обидно выслушивать бранные слова.
— Я не бранился.
— Сейчас — нет. А раньше, днем, бранились.
— Да я… просто понервничал.
— Это от курения.
— Не начинайте все снова-здорово!
— Не буду, — сказал город. — Дымите как паровоз — мне-то что.
— И верно ведь, черт бы вас побрал, — сказал Кармоди, раскуривая сигарету.
— Разве только я сочту себя неудачником, — докончил город.
— Нет, нет, — взмолился Кармоди. — Не надо так говорить!
— Забудьте мои слова, — попросил город.
— Хорошо.
— Бывает, я переусердствую.
— Факт.
— Мне особенно трудно, потому что я прав. Я ведь всегда прав, знаете ли.
— Знаю, — сказал Кармоди. — Вы правы, вы всегда правы. Правы-правы-правы-правы-правы…
— Не надо так возбуждать себя перед сном, — сказал город. — Выпьете стакан молока?
— Нет.
— А если подумать?
Кармоди прикрыл глаза ладонями. Ему было очень не по себе. Он чувствовал себя виноватым, хилым, беспомощным, грязным, неряшливым. Чувствовал себя безнадежно и неисправимо испорченным, и так будет всегда, если только он не изменится, не переломится, не приспособится.
Но вместо того, чтобы попытаться сделать нечто подобное, Кармоди встал, расправил плечи и решительно зашагал мимо римской площади и венецианского мостика.
— Куда вы? — спросил город. — Что случилось?
Молча, стиснув зубы, Кармоди продолжал свой путь мимо детского парка и здания “Америка-Экспресс”.
— В чем моя ошибка? — вскричал город. — В чем, скажите только, в чем?
Кармоди ничего не ответил, размашистым шагом миновал ресторан “Рошамбо” и португальскую синагогу и вышел наконец в жизнерадостную зеленую степь, что окружала Яснопогодск.
— Неблагодарный! — визжал ему вслед город. — Вы такой же, как все. Люди — упрямые скоты, вечно всем недовольны.
Кармоди влез в машину и завел мотор.
— Но, конечно, — проговорил город более ровным тоном, — вы, люди, и недовольны-то не бываете по-настоящему. Отсюда, наверное, мораль: город должен научиться терпению.
Кармоди развернулся и повел машину на восток, к Нью-Йорку.