К третьей ночи надежда на приход катера начала угасать. Ветер поутих, грести стало легче, но иссякли запасы продовольствия, пресной воды. Силы людей быстро таяли. Отдыхали и спали по очереди.
Среди ночи случилось несчастье: стрелок Яровой во время гребли уронил свое весло - резиновую «лапу», которая одевается на руку. В темноте весло мгновенно затерялось, возможно, затонуло. Пришлось грести просто руками. Сначала это не представляло особых неудобств, но вскоре соленая морская вода начала разъедать кожу. Гребля превратилась в муку. Но никто не жаловался. Терпели.
Первым начал сдавать командир - Евгений Сазонов. Он был старше и крупнее всех - эдакий цветущий здоровяк-блондин, но за трое суток очень изменился: губы потрескались, руки кровоточили. Держался мужественно, своей вахты никому не уступал, но Саша Емельянов видел, что командиру очень трудно.
Бутенко и Яровому было, наверное, только чуть за двадцать. Оба рослые, атлетического сложения. Держались хорошо. Яровой старался незаметно подменить командира на гребле, наверное, чувствовал вину перед товарищами за потерянное весло.
Наступила пятая ночь. Стихия утихомирилась. Они гребли в одном направлении - на восток, на восток. Ориентировку давал штурман: днем - по солнцу, ночью - по звездам. Благо, у него на руке сохранились штурманские часы, которые не пропускали воду, шли надежно.
В эту ночь поднялась температура у Сазонова. Он начал бредить. Возле него сидел Бутенко, прикладывал ко [169] лбу компрессы, держал крепко, чтобы командир в горячке не вывалился за борт. Гребли Емельянов и Яровой. Уже больше суток экипаж ничего не ел. Поймали медузу, но она оказалась абсолютно несъедобной.
Утром увидели берег. По характерному очертанию Емельянов узнал гору Абрау-Дюрсо. Она находилась левее курса, значит, они гребут примерно на Новороссийск. Надо брать чуть правее, ближе к Геленджику.
Теперь ориентироваться стало легче, но грести уже не было сил. Утром очнулся Сазонов, воспаленными глазами обвел товарищей, запекшимися губами произнес:
- Простите меня, друзья.
Даже вид берега его, кажется, не особенно обрадовал. Лицо горело, температура, видимо, была высокая.
Приближающийся берег придал сил. Гребли поочередно: Емельянов, Бутенко, Яровой. Несколько раз видели в небе самолеты, но они проходили высоко и в стороне.
Надвигалась шестая ночь пребывания в море. Уже не могли грести Бутенко и Яровой. Они опускали руку в воду, но гребка не получалось. Сильно ослабли парни. Удивительно, но невысокий худощавый Саша Емельянов, казалось бы, самый слабенький в экипаже, оказался наиболее выносливым. Всю ночь он греб, по существу, уже один.
Когда стало светать, они увидели берег совсем близко: острый мыс выступал далеко в море. Это была южная оконечность Цемесской бухты. А вскоре увидели и сторожевой катер. Он шел прямо к ним.
На катер самостоятельно смог подняться один Емельянов. Остальных пришлось выносить на руках.
Так кончилась эта печальная история.
Саша Емельянов уже через день появился в нашем «кубрике» - похудевший, с заостренным носом, но бодрый и смущенный всеобщим вниманием (он всегда смущался, когда на него обращали внимание). Потом вернулись домой Бутенко и Яровой. А Евгения Сазонова еще долго отхаживали врачи: у него обнаружилось воспаление легких.
Стоит ли говорить о том, как мы радовались возвращению экипажа. Честно говоря, никто уже и не надеялся на эту встречу, ведь подумать только: целую неделю - ни слуху, ни духу!
- Ну, Саша, теперь до ста лет проживешь! - тормошили друзья Емельянова.
А он смущенно улыбался в ответ. [170]
Салют Михаила Уткина
Этот транспорт не давал нам покоя. Обнаружила его разведка в румынском порту Констанца. Огромный корабль прежде был, видимо, пассажирским океанским лайнером, а теперь переправлен на Черное море, чтобы доставлять в оккупированный Крым войска и вооружение. Уже несколько раз поступали сообщения, что вечером он выходит из базы под охраной одних катеров-охотников. Ни эсминцы, ни тральщики его не сопровождали. Это было вполне объяснимо. Лайнер - новейший, имеет приличную скорость и опасную зону в море способен проскочить в ночное время. Другие корабли его только связывали бы, да и обнаружить большой караван в море самолету-разведчику легче. А для охраны от подводных лодок достаточно и быстроходных юрких «охотников».
По логике вещей, рассуждали мы, транспорт из Констанцы в Севастополь должен идти кратчайшим путем, чтобы в светлое время находиться в открытом море как можно меньше. На этой трассе мы и ловили его. Вылетали еще затемно, чтобы на рассвете быть уже в районе поиска. Тщательно обшаривали морское пространство с учетом возможных отклонений каравана от прямой, но транспорта не находили. А к вечеру его «засекали» уже в Севастополе.
- Что за чертовщина! - ругался Николай Иванович Климовский, начальник оперативно-разведывательного отдела полка, от которого, как правило, мы получали задания. - Не по воздуху же он летает?
Конечно, не по воздуху. Но каким тогда маршрутом пробирается в Севастополь?
Опытный штурман Иван Иванович Ковальчук высказал такое предположение: возможно, чтобы сбить нас с толку, корабль из Констанцы идет сначала на юг, по направлению к турецким берегам, а потом круто поворачивает влево и берет курс на Севастополь. Да, такой вариант не исключен. Правда, подход к Севастополю с юга довольно активно просматривался нашими летчиками, ведущими разведку портов и аэродромов западного побережья, и появление каравана в этом районе в дневное время вряд ли осталось бы незамеченным.
Обсуждали еще один возможный маршрут - вдоль северного побережья: от Констанцы - на Одессу, потом мыс Тарханкут - Евпатория - Севастополь. Однако прикинули - не получается: за то время, в течение которого [171] караван находился в пути, такое расстояние невозможно было пройти даже со скоростью быстроходного лайнера. Отпал и этот вариант.
А командующий Черноморским флотом Ф. С. Октябрьский требовал: транспорт найти и потопить! На соседнем аэродроме в полной боевой готовности ждали сигнала торпедоносцы, мы же по-прежнему не могли сообщить ничего утешительного.
Командир полка Рождественский ходил мрачнее тучи. Еще бы! По Черному морю безнаказанно бродит какая-то посудина, а он, подполковник Рождественский, со своими орлами поймать ее не может. Скандал!
Христофор Александрович Рождественский - человек во многом примечательный. Ростом он был невысок, но широк в кости. Крепкий, как белый гриб. И ходил всегда так: чуть наклонив голову вперед, набычившись. Шагал всегда широким размашистым шагом, закинув левую руку за спину, а правой энергично размахивал. Имел сочный, густой бас. Говорил отрывисто, громко, предельно четко.
Мы чтили его грозную требовательность, но побаивались не очень, за глаза называли просто Христофор. Мне он напоминал зимнюю грозу в Крыму: громыхнет так, что стекла задрожат, но на голову не упадет ни одной капли. Так и Христофор: если знаешь, что не виноват, можешь не переживать, на чужую голову он вину не свалит, скорее свою подставит. Людей любил, берег, хотя короткие грозные раскаты и обрушивались иногда на провинившиеся головы. Особенно уважительно Христофор относился к летному составу. Сам первоклассный летчик, он хорошо понимал, насколько сложна, опасна и просто физически трудна работа летчика-разведчика. И потому требовал от штабистов: каждое задание готовить тщательно, вдумчиво, не упускать никаких мелочей, ибо эти мелочи могут стоить жизни людей.