Поздно вечером 9 мая город был полностью освобожден. Тысячи гитлеровцев сдались в плен. Но основные силы врага бежали на мыс Херсонес.
10 мая 1944 года Москва салютовала войскам, освободившим Севастополь. «Правда» писала: «Здравствуй, родной Севастополь, любимый город советского народа, город-герой и город-богатырь! Радостно приветствует тебя вся Советская страна!»
И миллионы советских людей повторяли: «Здравствуй, родной Севастополь!».
В 1941- 1942 годах гитлеровской армии понадобилось 250 суток, чтобы овладеть Севастополем. Советские же войска в боевом содружестве с Черноморским флотом взломали оборону врага в 35 дней. Гитлеровцы дрались с упорством обреченных, надеясь спасти остатки разбитой армии, но путь к спасению был только один -море. А оно, тихое, спокойное, было в эти дни грозным. Каждый караван, каждое вражеское судно, выходящее из Севастополя, встречали наши подводные лодки, торпедные катера, самолеты. Никогда еще так активно не работала на морских коммуникациях авиация - она стала основной ударной силой флота. Бомбардировщики, торпедоносцы, штурмовики и топмачтовики при поддержке истребителей и при помощи воздушных разведчиков перехватывали корабли на переходе и отправляли их на дно.
В эти дни особенно эффективным способом борьбы с кораблями показало себя топмачтовое бомбометание. Сущность его в том, что самолет идет в атаку на судно как торпедоносец - на бреющем полете (15-30 метров). Не доходя до объекта 200-300 метров, летчик сбрасывает [218] бомбы, которые, ударяясь плашмя о воду, рикошетом отскакивают, летят над водой, пробивают борт и разрываются внутри судна. Летчик едва успевает взять ручку на себя, чтобы проскочить над кораблем. Такое бомбометание позволяет топить транспорт почти наверняка, поскольку удар производится с близкого расстояния. Но и самолеты при топмачтовом бомбометании подвергаются огромному риску, поскольку по ним с близкого расстояния бьют все зенитные средства. Чтобы отвлечь огонь от топмачтовиков, выделяется несколько самолетов для бомбометания с пикирования и подавления зениток.
Первыми освоили топмачтовое бомбометание летчики 13-го гвардейского Краснознаменного (бывшего 119-го АП, перевооруженного с МБР-2 на А-20G) полка под командованием подполковника Н. А. Мусатова. Особенно активно внедряли новый метод майоры И. И. Ильин и В. А. Дегтярев. Они не только мастерски наносили удары, но и учили этому сложному искусству других. Вот два примера. 23 апреля майор Ильин повел свою эскадрилью на удар по транспорту. Первым лег на боевой курс. Ме-109 пытался преградить ему путь, пошел в лобовую атаку, но Ильин не дрогнул, не сошел с боевого курса, выдержал его до момента сбрасывания бомб и метким ударом потопил транспорт. И хотя самолет Ильина был поврежден, он под прикрытием ведомых довел его до своего аэродрома.
Через несколько дней на вражеский конвой повел группу майор Дегтярев. И снова путь им преградили истребители. При заходе на цель самолет командира был поврежден. Отвернуть? Но выход из атаки ведущего мог сорвать задание. И тогда Дегтярев передал по радио ведомым: «Делай, как я!». Он развернул самолет на боевой курс и двумя бомбами точно поразил цель. Транспорт затонул.
Комбинированные удары авиации и флота по судам противника в мае наносились ежедневно. Особенно результативными были удары 10 мая, когда немцы все свои суда бросили на спасение войск, прижатых к берегу Херсонеса. Массированные удары наносились непрерывно, в них участвовали полным составом 11-я штурмовая, 13-я пикировочная, 2-я минно-торпедная и 4-я истребительная авиадивизии. И самое активное содействие им оказывали воздушные разведчики 30-го РАП. В итоге за один день было потоплено 25 судов, в том числе два крупнейших на Черном море вражеских транспорта - «Тея» и «Тотила».
Всего за время Крымской операции авиация Черноморского флота произвела 4500 самолето-вылетов. В результате [219] было уничтожено и выведено из строя 120 транспортов и других кораблей врага. По данным штаба 17-й немецкой армии, только при эвакуации морем из Крыма погибло около 42 тысяч солдат и офицеров. А всего в Крымской операции фашисты потеряли более 170 тысяч человек. Двухсоттысячная армия гитлеровцев перестала существовать.
* * *
Севастополь освобожден. Пошли разговоры, что нашему госпиталю придется перебраться поближе к фронту - в Одессу. Ждали приказа. А у меня вдруг резко подскочила температура, столбик градусника подбирался к цифре 40. Врачи всполошились. Сняли гипс и увидели, что ткань вокруг разрезов затвердела и потемнела. Началось омертвение.
Меня немедленно положили на операционный стол, сделали обезболивание (слава богу, появился новокаин!), удалили все пораженные участки мышц, забинтовали ногу, но гипс уже не накладывали.
Скоро у открытого окошка появилась Лида, глянула на меня и ахнула: за одну ночь я стал неузнаваемым.
Ее пригласили к главврачу:
- Положение тяжелое. У нас нет сульфидина, которым, возможно, удалось бы предотвратить развитие гибельного процесса. Главный госпиталь, где есть медикаменты, далеко, в Тбилиси. В данных условиях один выход - ампутировать ногу.
- Сколько еще можно ждать? - спросила Лида.
- Не больше суток.
- Подождите немного. Я постараюсь…
И она кинулась к Мордину. Нашла его на аэродроме, он только что вернулся из полета на разведку. Думала, не узнает, ведь после Ленинграда не виделись целую вечность - с весны 1940 года. Мордин, человек на редкость спокойный, широко открыл глаза:
- Лидочка? Откуда?
Вид у нее, видимо, был не очень бодрый, потому что Вася сразу запнулся, спросил:
- Что с Володей?
- Ему плохо. Кажется, гангренозное воспаление.
- Что же делать?
- Нужен сульфидин. Его можно получить только в Тбилиси, в центральном черноморском госпитале.
- В Тбилиси? Не близкий свет… Но успокойся, что-нибудь придумаем. Сейчас только позвоню. [220]
И убежал куда-то. Вернулся быстро, сказал: «Лечу!» - и снова убежал.
Через час Мордин на По-2 уже держал курс на Кавказ. Поздно вечером, в тот же день, он возвратился в Скадовск и вручил главврачу пакет с порошками сульфидина.
Главврач удивился:
- Как вам удалось его получить? Вы даже рецепт не взяли второпях…
- Иногда, доктор, слово убедительнее рецепта, - сказал Мордин.
Всю ночь Машенька пичкала меня этими порошками, не отходила от моей кровати. А утром меня снова положили на операционный стол, сняли повязку, засыпали раны сульфидином и, кажется, еще чем-то, зашили и… продолжали «кормить» все теми же белыми порошками.
Через день температура резко понизилась.
- Пронесло! - сказал главврач после очередного обхода. - Благодарите своего друга за спасение. Надежный мужик.
А Мордин появился в палате как ни в чем не бывало, спокойный, неторопливый, присел на табуретку, чуть заметно подмигнул, улыбнулся:
- Ну как, брат Владимир, скоро полетим?
- Теперь уже скоро! - ответил я и почувствовал, как теплая волна неудержимо захлестнула меня, перехватило дыхание. И я дрожащим голосом сказал:
- Спасибо, Вася.
- Ну, еще чего… - смутился Мордин.
Но на этом мои злоключения не закончились. Через день пришло официальное распоряжение: перебазироваться в Одессу. А я лежал обессиленный, лицо - с кулачок, восковое, без единой кровинки. Как быть?
- Мы его на этих чертовых «студебеккерах» до Одессы не довезем, - говорила Машенька Лиде. - Проси главврача, чтобы выписали…
- У него в Токмаке родители, там и госпиталь рядом, в школе расположен, - вспомнила Лида.
Но главврач на выписку не соглашался.
- Слаб очень. Если б под присмотром медработника, тогда еще куда ни шло…
- Товарищ майор, так у него жена медсестра, - соврала Машенька. - Перевязки классно делает.
И главврач сдался. Написал записку в Токмакский госпиталь с просьбой взять меня на амбулаторное лечение, снабдил Лиду перевязочными материалами, какой-то мазью, [221] выдал на всякий случай и порошки сульфидина - и выписал.