Во всем Нижегородском уезде потомков рода богатыршего имелось немало: род Корсачей, Ольшанских да Черняховских, и это не считая крепостных, по воле судьбы лишившихся ее расположения и вынужденных прислуживать «хозяевам» одной крови с ними.
***
Ноябрьская ночь 1855-ого года, Черниговкое имение
Ужасающий шум, поднявшийся на втором этаже громадного здания поместья так сотрясал стены дома, что казалось будто весь дом ходил ходуном от грохота разбивающихся вещей, попадавших под горячую руку помещика. Никто не решался пойти посмотреть , что же вызвало столь праведный гнев барина, ибо очень уж боялись сами получить по сопатке батагом за неугодность хозяйну, потому как прекрасно знали, что тот в порыве ярости жалеть никого не будет, до смерти забьет. Однако все же был человек, способный усмирить мужчину.
Проснувшись посередь кромешной тьмы от громких звуков погрома, Варвара вышла из комнаты, находившейся рядом с покоями старшего Черняховского, по пути столкнувшись со спешившей на помощь Акулиной.
- Варюшка, ты чего вскочила, аки ошпаренная?
- Да как же не проснуться, Акулина?– девушка с тревогой посмотрела на женщину, пытаясь собраться с мыслями после долгого сна. – Случилось что?
- Ох случилось, случилось, доню! –со слезами на глазах запричитала кухарка во весь голос, прижимая руки к груди.– Такая напасть приключилась!
- Да что произошло, тетушка!?
От вида рыдающей Акулины у Вари невольно сжалось сердце.
- Похоронка по вечеру пришла на молодого барина, на Владимира Алексеича!
- Что?
Внутри у Ливневой все упало, стоило ей только услышать роковое слово, а ноги налились свинцом. В разноцветных глазах заблестели слезы; сколь бы зла ей не на говорил Владимир, отец от этого его смерть легче не переживет. Говоря на чистоту, в эту секунду душа ее горела огнем по несчастному старику, убивавшемуся по потери сына у себя в кабинете. Не говоря ни слова, шатенка собралась было войти, но ручка двери лишь беспомощно дернулась, уперевшись в замок. Заперто.
- Алексей Васильич, откройте, прошу, откройте двери!
Ливнева с мольбой принялась биться в закрытые двери: она боялась, что старик мог что-то сделать с собой, потому и оставлять его одного наедине со своим горем в таком состоянии было нельзя никак.
- Варенька?
За дверями раздался сдавленный стон, едва слышный из-за гула голосов крепостных на улице, сбежавшихся на грохот в доме барина.
- Да, дядюшка, это я, отворите ради бога!
Прильнула к холодной деревянной двери крепостная, моля Бога, чтобы старик поступил так, как его просят. Секунды промедления длились мучительно долго, казалось прошла целая вечность, когда в дверном замке щёлкнул заветный замок, и встревоженная девушка ввалилась в комнату. На глаза мгновенно попались перевернутый письменный стол, разбитое стекло книжного шкафа, едва ли не разорванное на клочки письмо-виновник сегодняшнего переполоха, сожженное по краям. Терпкий запах спиртного удар в нос, а в дальнем углу комнаты подле камина сидел помещик, развалившись на большом мягком кресле, обитом красивой редкой шелковой персидской тканью.
Мужчина опустошенным взглядом уставился на играющий огонь, полностью отстранившись от внешнего мира. Темные каштановые волосы, до сего дня не тронутые положенной ему годами сединою, покрылись живым серебром, а лицо в свете камина словно состарилось на пару десятков лет, превратив господина лет тридцати пяти на вид в подлинного старика.
- Дядюшка?
Варя обеспокоенно глянула на мужчину и, подобрав платье, волочившееся по полу, медленно сделала осторожный шаг навстречу старому помещику, ощущая жар сильно растопленного камина. Складывалось такое впечатление, что все вокруг замерло, остановило свой естественный ход: не слышно было не криков крестьян, не обеспокоенного слёзного бормотания Акулины, украдкой рыдавшей в кухонный фартук, не треска поленьев в пламени огня. Нечто большое, темное и страшное нависло над находившимися в комнате тремя людьми, необъяснимое сильнейшее беспокойство мерзким червем зашевелилось в где-то внутри, вызывая сковывающий ужас. Варенька по наитию перевела взгляд на письмо, лежавшее на полу подле камина. Очевидно, старый барин в порыве чувств хотел сжечь треклятую бумагу, но потом одумался и все же вытащил ее из жадного танцующего пламени огня, лишь немного опалив. На ватных ногах девушка подошла к письму, подняла его и, бережно стряхнув с него пепел, поднесла к глазам, вчтитываясь в почерк писавшего.
" Достопочтенный Алексей Васильич, пишет вам лейб-офицер пятого Александрийского гусарского полка.