А разве я в самом деле так уж виноват во всем этом?
— Настя! — закричал старик, и эхо его голоса первобытным громом загрохотало в лесу. — Беги домой, собирай мешок, за ними пойдем.
— «Мы армия Буденная, та-та, та-та!» — пел Василий.
Мы спешили выйти из лесу.
Уже подходя к станции, встретили мы рессорную тачанку начальника железнодорожного строительного участка. В ней сидел бритый человек в удобном резиновом пальто и в шляпе. Он дремал, положив подзатылок надутую, как футбольный мяч, резиновую подушечку.
Завидев нас, кучер придержал лошадей.
— Вот из Балайбы люди.
Бритый снял шляпу и спросил, не знаем ли мы красноармейца Дмитрия Урина.
Я снял с плеча сундучок и поднял руку.
— Вы, очевидно, по поручению дяди моего, Шумана, из Нью-Йорка? Мне писали. Простите, пожалуйста, но мы спешим на вокзал. Будьте так добры, заезжайте в Балайбу, можете там остановиться в нашем доме. Через час мы вернемся.
Раскланявшись еще раз, я отошел к Василию, — дернул его за рукав, пошел вперед и громко запел:
— «Мы армия Буденная, та-та-та-та».
Через час на ступеньках пустой цистерны, круглой и черной, как вся земля, мы ехали на новый участок мировой драки.
Заканчивая эту повесть спустя почти три года, я не могу удержаться от классического соблазна рассказать о судьбе многих действующих лиц.
Поздняя холодная весна этого года настигает меня снова в деревне. Это не Балайба. Это Людоборы, Черниговской области УССР. Сизый дождик виден вдали, и серое — чуть светлей дождя — небо висит над нами. По-зимнему запутанные в одежки дети сидят на ступеньке эмтээсовской полуторатонки и спорят, какой трактор сильней: «клейтрак» или СТЗ.
— Клейтрака бурчить сильнишэ. А шоб тягаты, вин слабый.
— А СЭТЭЗА смердыть отак смачно!
— А Клитрака тягнэ…
— А СЭТЭЗА…
Я застываю у окна, прислушиваясь к их спору.
— Тыхшэ! Спытаем агронома.
Они подходят к моему окну и, как адвокаты в суде, задают обходные вопросы.
— Одарка кажэ, шо…
Я объясняю и вижу, что меня понимают, торопят и что они в детстве своем могут спорить о том, о чем нам спорить поздно.
Председателем балайбинского колхоза состоит Пушкин. Им заключен договор с Мичуринской опытной станцией о посадке на площади «Справедливого пути марксизма», впервые в этих широтах, группы плодовых деревьев.
Горлов работает там же секретарем райкома партии.
Портной Осип Фальк уехал в Биробиджан. В прощальном письме он писал мне: «Твой дядька пугает меня тиграми. Не знаю, среди кого жил он, но меня тиграми запугать трудно».
Дядя мой Зяма Новинкер за спекуляцию золотом сослан в Карельскую область — деревня Сукоты, где занимается фотографией, пишет бодрые письма и просит прислать светочувствительную бумагу «Агфа» 9 на 12 и гипосульфит.
Дядя Шуман живет в Америке и не пишет.
Вася Холмогоров в Москве, на рабфаке философского факультета.
Его жена Настасья стала моей женой. Из-за нее я пошел в агрономы и отодвинул писательство в глубь зимних вечеров.
А старик умер. Пришлось.
<1933>
МИТРОПОЛИТ
Вдруг обнаружилось, что дети стали взрослыми.
Отец возвратился из коллегии в двенадцать часов ночи. Машина пришла на дачу ровно в полночь, в раскрытые окна слышался «Интернационал» громкоговорителей, — его играли далеко — в Москве, на Спасской башне Кремля. Вслед за тем стали звонить на кладбищенской колокольне, и шофер, смеясь, заметил, что «кладбище против Москвы отстает минуты на две». Фонари осветили меловым светом палисадники и кусты многих стволов, так что лес на мгновенье показался коротко спиленным и просторным, но после этого стал еще темней и таинственней.
Отец смотрел, как уходила машина, и не понимал, почему никто не встречает его.
На даче в большой комнате горела лампа, в маленькой — тлел ночничок. Так бывало всегда в это время, но какая-то тревога шевельнула сердце, как будто в том же ритме, не повышая и не снижая биения, подвинула весь этот аппарат ниже, — и явилась мысль: «Следовало не отпускать машину».
В это время из дачи вышла работница Нюра. С одеялом на голове и подушкой под мышкой, сонная — она шла спать на раскладушке в саду. Заметив у калитки фигуру, она остановилась:
— Игорь Михалыч?