Вопрос о причинах, объясняющих наши неудачи и нынешнее затруднительное положение нашего отечества, естественно возникает в сердце каждого русского. Он восстаёт перед нами при каждой новой вести о постигающих нас бедствиях, он терзает нас, когда мы слышим торжествующие клики запада. Можем ли мы и должны ли мы уклониться от рассмотрения этого вопроса? Разве нам запрещено мыслить? Духовная сила мысли, свыше нам данная, не есть ли одно из орудий служения Престолу и отечеству? С верноподданническою покорностью преклоняясь пред волею царскою и беспрекословно повинуясь установленным ею властям, мы, однако же, не утратили права любить отечество свободною любовью и быть преданными своему государю, не по указу, но искренно и непоколебимо, по родному и родовому чувству преданности и по сознанию своего долга перед Богом. «Грядёт часть и ныне есть, — глаголет Господь, — егда истинни поклонницы поклонятся Отцу духом и истиною, ибо Отец таковых ищет поклоняющихся Ему» (Иоанна, IV, 23). Православные русские государи помнят эти слова Св. Евангелия и сами желают, чтобы их верноподданные служили им и России духом и истиною.
III
Зачем завязали мы дело, не рассчитав последствий, или зачем не приготовились, из осторожности, к этим последствиям? Зачем встретили войну без винтовых кораблей и без штуцеров? Зачем ввели горсть людей в княжества и оставили горсть людей в Крыму? Зачем заняли княжества, чтобы их очистить, перешли Дунай, чтобы из-за него вернуться, осаждали Силистрию, чтобы снять осаду, подходили к Калафату, чтобы его не атаковать, объявляли ультиматумы, чтобы их не держаться, и прочая, и прочая, и прочая! Зачем надеялись на Австрию и слишком мало опасались англо-французов? Зачем все наши дипломатические и военные распоряжения с самого начала борьбы были только вынужденными последствиями действий наших противников? Инициатива вырвана из наших рук при первой сшибке, и с тех пор мы словно ничем не занимались, как только приставлением заплат там, где они оказывались нужными? Не скажет ли когда-нибудь потомство, не скажут ли летописи, те правдивые летописи, против которых цензура бессильна, что даже славная оборона Севастополя была не что иное, как светлый ряд усилий, со стороны повиновавшихся, к исправлению ошибок со стороны начальствовавших? На каждом шагу события опровергали наши предположения и оказывались столько же «неожиданными», сколько оборот дела при р. Чёрной, о котором князь Горчаков говорит в своей реляции. Эта неожиданность продолжается уже свыше двух лет. Сколько шума было в России о взятии парохода «Первас-Бахри», о взятии гюйса с севшего на мель и сожжённого парохода «Тигр» и в особенности о прапорщике Щёголеве и Щёголевской батарее! Предусматривали ли тогда, что скоро окажется столько Щёголевых в Севастополе? Когда оценили мы Бомарзунд и обеты его коменданта, когда начали вооружать и чем вооружали Свеаборг, Ревель, Ригу и Динаминд, когда принялись за укрепление самого Севастополя, когда двинули в Крым сперва одну дивизию, потом две, потом один корпус, потом другой? Неужели Керчь и Азовское море должны были так внезапно и так легко достаться в руки неприятеля? Неужели Анапу надлежало так внезапно признать развалившеюся турецкою крепостью, и имя генерал- адъютанта Хомутова должно было столь неожиданно исчезнуть вместе с нею и с его отрядом из круга наших реляций?
В исполинской борьбе с половиною Европы нельзя было более скрывать, под сению официальных самохвалений, в какой мере и в каких именно отраслях государственного могущества мы отстали от наших противников. Оказалось, что в нашем флоте не было тех именно судов, в сухопутной армии того именно оружия, которые требовались для уравнения боя; что состояние и вооружение наших береговых крепостей были неудовлетворительны; что у нас недоставало железных и даже шоссейных дорог, более чем где-либо необходимых на тех неизмеримых пространствах, где нам надлежало передвигать наши силы. Европу колебали, несколько лет сряду, внутренние раздоры и мятежи; мы наслаждались ненарушимым спокойствием. Несмотря на то, где развивались в продолжение этого времени быстрее и последовательнее внутренние и внешние силы?
IV
Ещё недавно Россия оплакивала непритворными слезами кончину того великого государя, который около трети столетия её охранял, ею правил и её любил, как она его любила. Преклонясь пред его могилою, Россия вспоминала великие свойства его и с умилением исповедовала величие его кончины. Эта кончина объяснила, пополнила, увенчала его жизнь. Сильный духом, сильный волею, сильный словом и делом, он умел сохранить эти силы на смертном одре и, обращая с него прощальный взгляд на своё царство, на своих подданных, на родной край и на великую русскую семью, явил себя им ещё величественнее и возвышеннее, чем в полном блеске жизненных сил и самодержавной деятельности. Если в этот печальный час грозные тучи нависли над нами, если великие труды великого венценосца не даровали нам тех благ, которые были постоянно целью его деяний, то ему, конечно, предстояли на избранном им пути препятствия, которых даже и его силы и его воля не могли одолеть.