Красный пожарный щит мелькнул перед мысленным взором Васинцева, став один из вариантов которые запущенная на всю катушку голова выплевывала без всякого намека на скупость. Ну конечно!.. Только где? Где же он его видел?. – Васинцев попытался припомнить и в конце концов был вознагражден. Так и есть! Задняя стенка видимого отсюда белого, прихорошенного к лету кафетерия!
Не воспользовавшись ступеньками, где было видно одно из многих уже лежащих вповалку тел, Леня взапрыгнул на насыпь, перекинув через бетон ногу и сорвав с крючьев перекрашенную заодно с щитом старенькую, давно не бывшую в работе лопату, вернулся по площадке кафетерия на пляж и расчищая ею себе дорогу, он рубанул первого же червя, оказавшегося вблизи взятой им под защиту неповоротливой тетки. Не рассчитав силы удара, лопата отпружинила назад, лишь сильно передавив тело червя, но не раскроив его на две части. Замахнувшись повыше и вложив в следующую попытку всю силу своих рук,он обрушил лопату на трепещущее трубочное существо и голова червя отлетела вон, а запрыгавший обезглавленный хвост забрызгал все вокруг себя черной, стреляющей вдогонку голове кровью.
Васинцев почувствовал подступившую к горлу дурноту, но сдержал себя, приказав быть жестче, а потом одного за другим, то отступая, то нападая, не забывая оборачиваться по сторонам, рассек окрасившейся в цвет внутренностей лопатой четверых червей, непосредственно грозивших женщине и круживших подле нее. Последним расстался с головой тот, что был ранен ободравшим ему кожу на морде каблуком сандалия. Открыв разжавшуюся в предсмертной судороге пасть, он не мог бросить на Васинцева последнего, полного злобы и жажды отмщения взгляда, но тело его, плясавшее в луже собственной крови на песке так и хотело, казалось, набрать в себя побольше мочи и выкрикнуть напоследок склонившемуся над ним человеку : «Это еще не конец!.. Это еще не конец!.. Настанет день – мы встретимся и тогда…»
Что будет «тогда» – Леня не знал.
-«Гусеницы»… – прошептал он тяжело дыша и дико озираясь по сторонам – Мать твою!…Мать твою!…
Темнота, опускающаяся посреди дня тучей поднятой пыли, укрыв солнце, слабое и крохотное в разрезах воющих заклинания смерчей, темнота оказалась со всех сторон. Метя в стекло кабины с диким оскалом пригоршни рассыпающегося по капоту и сметаемого ураганным ветром песка, темнота испугала его, бросив на маленький трещавший при наклонах бортами грузовичок все свои силы, решив заживо похоронить, усыпав курганом, человека внутри задраенной тряпками кабины. Стены песка, продолжавшие таранить машину более трех часов, разбивая себе лоб о широкую мятую решетку радиатора, вставали одна за другой все новыми и новыми рядами. Будет ли им конец?.. Казалось, что не будет никогда..
Полысаеву опять привиделась во сне та степь под Джезказганом. Его грузовик, застрявший в песчаном вихре под колпаком жуткого марева июльского солнца. Этот кошмар навещал его временами, возвращаясь вновь и вновь…
..Жарко,..жарко,…жарко.. – все и вправду поплыло от сильнейшего жара. Полысаев начал плавиться прямо на глазах, не отпуская одной рукой прогнувшегося руля и растворяясь в дымящемся, покрывшемся пузырями кресле. Он прижал к себе фляжку с водой и с ужасом увидел как кабина растворяется, сливаясь вместе одной бурлящей жижей с металлом, потекшим стеклом, кожей, тканью одежды, волосами и долбящими, тревожащими его в грудь звуками, которые исходили от этого заварившегося месива.
Раз… два.. Раз, два, три.. – толкало его месиво и предупреждало готовиться войти в него и стать частью. Раз,..раз.. – вот снова очень быстро. Трясущие толчки.
Полысаев открыл глаза.
Сосед по палате, обитавший от него на койке справа, навис над Полысаевым своею узкой волосатой грудью, где была уже седина, и раскачивал его через одеяло прижатой к животу пятерней, опасливо и удивленно передвигая частями не геометрично сложенного лица – нос соседа, кривой и крупный, с треугольной косточкой старого перелома, указывал по циферблату часов на пять, тогда как левый прищуренный глаз, точно младший брат, вовсю старался быть поближе к своему правому близнецу.