Романов все понял. Ему действительно остается только молить небеса, поскольку на земной тверди защитников не было. И если бы он не был атеистом, то обязательно бы бросился в надлежащий по религии храм — отмаливать грехи. А так, оставалось только ждать.
Он помотался бесцельно по коридорам, понял, что это бесполезно и вышел мотаться по улицам Москвы, в надежде, что к вечеру все образуется.
Всевышние ему не помогли. Вечером, когда он смотрел новости на федеральном канале, ему несколько раз врезали. Четыре раза упоминалась его фамилия и каждый раз в противовес официальной государственной политике. Создавалось впечатление, что это жесткий русофоб, желающий гибели России.
— Да ты страшный зверь, Романов, — пробормотал Дмитрий Сергеевич, — тебя надо посадить за решетку во благо всей страны и показывать туристам как образину.
Сказал и почувствовал, что так могут и сделать. У нас в стране всегда было без проблем нацарапать на бумажке обвинение. Что при царе, что при коммунистах, что в ХХI веке. И все, сиди и пахни. Сначала вешали революционеров на столыпинском галстуке, затем давили ежовыми рукавицами, потом Андропов посылал в спецпсихбольницы, а в очередной раз сменилось государство, то президенты садили в тюрьмы по придуманным обвинениям. Не он первый, не он последний.
Он не выдержал, сходил на кухню, выцедил тоскливо большую рюмку коньяку. Сопьешься так, Сергеич, — пожурил себя. Выпил еще одну, прочувствовался. Эх, жизнь моя жестянка, да ну ее на фиг!
В комнате загудел фон. За вечер первый звонок.
Он прошел в комнату, посмотрел, кто звонил. Не повезло.
Кажется, это был домашний директора. Ох, как ему не хотелось отвечать! С каким бы удовольствием он совсем выключил фон, отрезав себя от внешнего мира, налил бы еще рюмку коньяка и, потихоньку смакуя, размышлял бы о превратностях мира.
Вместо этого он включил вызов. Это действительно был директор.
— Здравствуйте, Дмитрий Сергеевич, — сухо сказал он.
Романов ответил, стараясь, чтобы голос не звучал излишне напряженно.
— Дмитрий Сергеевич, мне сейчас приходится общаться с множеством людей из научных кругов и не очень. Ваше дурное выступление в «Дискуссионном клубе» не поддается никакому объяснению. Но я все-таки пытаюсь вас отстоять. — Директор бросил на него острый взгляд. — Не из душещипательных соображений. Отстаивая вас, я отстаиваю институт. От вас сейчас требуется одно — пишите, как водится в таких случаях, объяснительную. И постарайтесь не выглядеть там совсем уж идиотом. Вы все-таки доктор наук.
Уже отключаясь, директор напоследок так же сухо поздравил его со строгим выговором по институту. Директор был у них юмористом и даже в такое тяжелое время нашел возможность пошутить.
Делать было нечего. Он включил таблетку миникомпа и начал вымучивать из себя объяснительную по вопросу, почему он такой дурак и как с этим нужно бороться.
Самое смешное было в том, что виноватым он не был. В чем каяться — в терроризме? Подрыве престижа государства? Опоздании на работу?
Аввакума сожгли. Разина четвертовали. Пугачеву уже просто отрубили голову. Дальше — проще. Инакомыслящих вешали и расстреливали.
Пришел его черед…
Глава 5
Наутро он проснулся в дурном расположении духа и тела. Мало того, что просидел почти до четырех часов утра за объяснительной запиской, так еще происходило это под коньяк и боржоми, от чего сегодняшнее пробуждение было дежа вю вчерашнего. Давно он так не напивался, да еще два вечера подряд.
Холодный душ и крепкий чай привели его в более нормальное состояние. Хотелось верить, что на дворе не 1937 год и даже не 1975, а он не еврей, за что ж его расстреливать или изгонять из страны?
Нет, он не переполнял мочевой пузырь со страха. Романов мало боялся с тех пор, как ему исполнилось десять. А уж после тридцати боятся было совсем смешно. Как-то гадко все было. Словно ему предстояло окунуть руки в дерьмо перед «обчеством». И стыдно перед теми, кто за него пострадает.
День прошел как сон пустой…
Он то бесцельно смотрел в комп, пытаясь из себя что-то выжать, то шатался по однокомнатной квартире.
Настроение еще более ухудшилось, как только в очередной раз загудел фон. Надо было его вообще отключить. Зарефлексировал вчера, подумает народ, струсил. Прямо как любимая им Англия — заварит кашу, а потом прячется на своем острове. Плюнул бы на все и радовался жизни.
А теперь что делать? Пришлось изобразить приличествующее лицо — мужественное, стойкое борца за правду до последней капли крови. Желательно бы только чужой.