- Омин, - снова хором, склоняясь, возгласили гиссарцы. И рассыпались в похвалах проповеднику.
Саллаэддин в углу ерошил бороду. Темный, как туча.
- Ты чего, Салла?
- Я ему сейчас буду морду бить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
От духовной беседы перешли к светской. Кто, откуда, что видел?
Рассказали про Андижан, промолчали о Ягнобе. Зато очень хвалили мачинский урюк.
- А путь куда держите?
- Да к вам же, на Гиссар, и дальше, к Пянджу, в горы.
- Так это не вас ли дожидается у Мура - джевачи из Бухары с фирманом?
Мы встрепенулись. Джевачи? У перевала Мура?
- Как бог велик! Клык, из Пассарги, говорил с ним. Эй, Клык, расскажи о бухарце русским господам.
Клык - широкоскулый, весь взрытый оспой узбек, - разминаясь, поднялся с кошмы.
- Его разговор правильный, - кивнул он в сторону нашего собеседника. - Джевачи я видел взаправду. Прибыл к нам в Пассаргу, по фирману эмира, встречать двух молодых сеидов из самого Фитибрюха. Он говорил: важные сеиды, потому что в фирмане сказано настрого - провести всюду, где захотят, и показать все, что прикажут. Прием почетный, расход весь из эмирской казны. Почетные гости и - молва идет - сеиды подлинные: хотя и урусы родом - нашим языком говорят, и обычай чтут, и в высоком знании сильнее муллы и звездочета.
- А имен их не помнишь?
- Читал джевачи, но разве кто их упомнит, русские имена! Их потому и в рай не пускают: никакой ангел не упомнит - пустит не того, кого надо. Все разные, и все на одно похожи.
- А как же ваших пускают? У ваших имена, без малого, у всех одинаковы: Ахмет, Измаил, да опять Измаил и Ахмет.
Узбек захохотал.
- Нам и не надо отлички - наших пускают без всякого разбора: только помри!
- Э, какой неладный, - оборвал Клыка староста. - Обет дал, на богомолье пришел, а рычишь, как верблюд. Ты бы помолчал: старше и умнее есть.
- Давно ты видел чиновника?
- Пять дней будет, - припоминая, сказал узбек. - Да, верных пять дней. Ну, что же, теперь уже близко вам: на конях в два дня будете в Пассарге - кони у вас, видел, добрые.
Счастливо распутывается наш ягиобский узел...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Следующий день - пятница, джума, молитвенный день. Часов в шесть к мечети собралось десятка полтора макшеватцев и вместе с богомольцами ушли в гору, к Ходжа-Исхаку.
О самом святом нам удалось узнать немного. Древний святой - полторы тысячи лет ему по счету макшеватцев. Жил в горах отшельником в пещере. После смерти - "остался как живой". Мощи, должно быть...
- А дивов он не покорял? Или других каких чудес за ним не записано?
- Нет, зачем? Жил в пещере один: разве не довольно? Один жил значит, жил в правде. На людях неправда. Кто один живет - всегда праведник.
- Полторы тысячи лет? - Жорж забеспокоился. - Может быть, и в самом деле древний... Бывают же случайности: а вдруг да окажется как раз тот череп, что мы ищем?
- А кто мне говорил: "Разве так можно найти"?
Жорж сердится, протирает очки.
- Я о методе говорил. А случайность вообще отрицать смешно... Во всяком случае надо бы посмотреть этого Исхака.
Попроситься с богомольцами и захватить циркуля и ленту?.. Может быть, как-нибудь удастся обмерить...
Но пока мы судили да рядили да собирались сказать, богомольцы ушли. Пожалуй, впрочем, и к лучшему. Ведь с провожатыми чуть не пятьдесят человек набралось. Какой тут обмер! Надо будет одним пробраться. Расспросить хорошенько про дорогу... или кого-нибудь одного подговорить...
Жорж фантазировал. Я не возражал, слушал.
Вернулись гиссарцы только под вечер, усталые, но восторженные.
Правда, не всех сподобил Худаи - только восьмерым дано было от бога войти в пещеру; остальные - не входя совершили намаз: уж очень труден, большой духовной возвышенности требует подъем. Клык - у, верблюд! нет другого слова - и до подножия не дошел, наслал на него святой Исхак страх, зверем ревел, еле отчитал его мулла макшеватский. Те, что не дошли, беспокоились попервоначалу: как бы знак гнева божьего. Но макшеватцы разъяснили: не они одни, со всеми богомольцами так, и для бога - равно; зачитывается самый подвиг странствия - равно и допущенному и не допущенному до лицезрения св. Исхака. Зато, кто поднялся, - все живыми вышли.
- А разве не все выходят живыми?
- И-э! Даже в пещере самой черепа и кости. А больше всего, говорят, пропадают, как из пещеры выйдут. А случается это, мулла говорит, с теми, что входят волею, а не верою.
- Волею, а не верою?
- Доподлинно. Мулла говорит: в святое место можно войти без бога, одною силою, но выйти - нельзя. Кто веруя вошел - жив, кто силою - мертв.
- Как же они пропадают?
- Да так, вовсе без следа.
- Ну, а Исхак какой из себя?
Богомолец нахмурился.
- Нет о таком разговора. Каждый сам видит.
Однако не утерпел и, помолчав, добавил:
- Светлый, и рука поднята...
Не попавшие в пещеру - и даже столь посрамленный Исхаком Клык окончательно утешились обильным пловом, которым закончился день: в четырех котлах доверху заложен был рис, по полтора барана на котел. Ели до пресыщения... во славу Худаи-Парвадигора. И в конце разговоров пришли к согласному выводу: правильно, что не все паломники доходят; труд богомолья - один, как один путь у всех человеков, но заслуга - разная. Нельзя судить по пути - судят по заслугам.
- Верно! - скрепил старшина, позванивая теньга, которые собирал он в большой уемистый кожаный мешок: по три теньга с богомольца.
Мулла-Гассан не удержался, сострил:
- Заслуга человека разная, плата одна.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С рассветом ушли гиссарцы. Остался один Клык: мы наняли его проводить нас до Пассарги. Девять, десять, одиннадцать... Еще три дня надо убить в Макшевате... В сущности, можно было бы уже и выступить: до Мура как раз кончается карантин. Да и насчет инкубации - кажется, перехватили офицеры... Но мы решили все же переждать, для полной очистки совести. И мысль о черепе Ходжи-Исхака сильно забрала Жоржа. Надо все-таки попытаться; а вдруг - что-нибудь действительно ценное...
К полудню - снизу, из кишлака, шум. На улочке - беготня, переполох. Саллаэддин не утерпел: заговорила базарная кровь - спустился справиться. Назад вернулся бегом.
- Э-э, зачем сидел! Я тебе говорю: зачем сидел!
- Где сидел? Что ты чушь несешь, Саллаэддинка!
- А, пожалуйста, свое слово оставь - мое слово бери! Сидел-сидел теперь, смотри, пожалуйста, русские идут. Сарбазы - один полк, два полк я столько и считать не могу. С ружьем. Тебя стрелить будут - зачем сидел, когда не надо...
Солдаты в Макшевате? Неужели гоняет за нами капитан "большие усы"?
Я пошел вниз, в кишлак, лично выяснить, в чем дело.
Но, сходя по тропе, за первым же поворотом я лицом к лицу столкнулся с высоким плечистым офицером. За ним гуськом тянулось десятка два солдат по-походному, с котелками, палаточной принадлежностью и винтовками.
Офицер радостно козырнул:
- Желаю здравия! Добрались-таки до вас. А это вот доктор наш. Фамилию он сам скажет.
Доктор - худой, рыжий с черным, как сеттер, - боком сунул мне руку.
Я повернул обратно, обдумывая. Жорж, увидев наше шествие, присвистнул:
- Ну, на этот раз, кажется, крепко. Салла, чаю!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
- Теперь разрешите к ближайшей цели нашего появления, - загрохотал поручик, указав места для солдатских палаток и распорядившись доставкою восьми баранов. - Мы - сколько вы здесь видите - охотничья команда Н-ского батальона - в командировке, так сказать, по случаю чумного случая. Игра судьбы-с! Не будь чумы - не пришлось бы познакомиться. А я, искренно говорю, польщен!