. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Обратный путь из цитадели прошел без приключений. Правда, Ариман опять не дал садиться и разбросал, как во дворе Рахметуллы, конюхов, но успокоился тотчас, как только я утвердился в седле, и шел до самого дома ровной ходой, подхватив лишь один раз, когда я вздумал закурить папиросу.
У самых ворот догоняет Саллаэддин.
- Когда будешь слезать - не давай конюхам держать коня; на ходу я смотрел: он подкован на три ноги.
- Ну, так что же?
Салла усмехнулся:
- Четвертую не дал, значит, ковать; должно быть, раньше был на нее закован...
- Я все-таки ничего не понимаю.
- Э, какой ты, таксыр! Когда лошадь закуешь, она долго потом не дается ковать. Такому коню, если его ковать, закрывают глаза и крепко-крепко держат, много-много людей держат, не то - убьет кузнеца. Так и твой конь. Когда много держат - думает: ковать будут - бьет. А так - он не должен бить. Конь без пороков: я осматривал...
Похоже на правду. Салла - знаток: барышничает лошадьми.
Подъехав к террасе, приказываю конюхам отойти, слезаю. Ариман делает вольт на месте, толкает лбом в плечо, легонько. Берусь за луку, сажусь: стоит смирно. Соскакиваю, приказываю конюхам взять: подбегают четверо бьет. Все, стало быть, в порядке. Будем ездить.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Гассан за вечерним чаем уверяет, будто слышал сам, как секретарь Рахметуллы сказал, когда Ариман - тогда, во дворе - в первый раз взвился: "Ставлю десять золотых против пустой тыквы - он разобьет себе затылок!"
На что Рахметулла ответил: "Я не сто - тысячу золотых прозакладываю".
Жаль, некому было поддержать за меня заклад.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Рахметулла вечером не заходил.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Наутро Саллаэддин спрашивает:
- Будешь еще Рахметуллу дразнить? Видишь, первый раз хорошо вышло: какого себе коня выездил!
- И ты туда же, колченогий, - смеется Жорж. - Я тебе дам подзуживать: вот пожалуюсь на тебя джевачи.
К джевачи у Саллы особое почтение; как же: сумка, сабля, фирман. Главное - ни за что не платит: все на эмиров счет.
- Э, джевачи сам будет рад: нашим всем интересно. Думай скорее: Рахметулла идет.
- Рахим! Отчего не обновлен дастархан?
Голос строгий, хозяйский. Рахим припадает к полу.
- Виноград снимают, милостивейший таксыр. Вчера особливо хвалили виноград великие гости.
- Чем же мне занять вас сегодня?
- Я хотел бы посмотреть ваши зинданы, Рахметулла.
- Мои зинданы? - Рахметулла смотрит мне прямо в глаза: вспыхнули в зрачках огоньки и погасли, затаились опять.
- Да. О них рассказывают такие ужасы.
- Вас беспокоит судьба воров и убийц?
- Непойманных больше, чем пойманных, дорогой хозяин. Но я уже второй раз во владениях эмира и ни разу не видал еще бухарской тюрьмы. А ваши здешние тюрьмы, говорят, образцовы.
- Мы не показываем тюрем, - хмуро говорит Рахметулла. - Тюрьму нельзя осматривать. Она - преддверие могилы: так мы судим. Из наших зинданов если и выходят, то только на казнь.
- Тем сильнее мое желание: дайте же мне побыть в преддверии могилы, Рахметулла.
Татарин помолчал, словно раздумывая.
- Хорошо. Я доложу о вашем желании беку.
- Лишнее беспокойство, Рахметулла. Вы читали фирман, там сказано ясно: показать все, что пожелает...
- Даже если бы вы пожелали посетить гарем Каршинского дворца? Советую использовать для этой цели фирман: наследник престола, молодой Каршинский бек, окружен красавицами.
- Красота, открытая приказом? Вы шутите зло, Рахметулла!
- После полудня Рахим проведет вас к тюрьме, - отрывисто бросил татарин. - А к вечеру не выехать ли вам на ястребиную охоту? Фазаны не перевелись еще в окрестностях Каратага. Вы, помнится, любите этот спорт?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Ехать пришлось недалеко: зинданы, числом три, расположены на северной окраине Каратага, на пустыре. Кругом жилья нет.
- А у нас на Западе главные тюрьмы строят посреди города: чтобы труднее было убежать...
Рахим улыбнулся:
- Из зиндана нельзя убежать, таксыр. Мы даже не сторожим зинданов: охрана живет около, на тот только случай, если бы вздумал кто отбить заключенных... А сами они... Зачем говорить - сам увидишь.
Невысокая полуразвалившаяся ограда. По сторонам покривившихся дряблых ворот два небольших домика. Здесь живут стражники. С десяток их, вооружившись тяжелыми длинными коваными копьями, двинулись с нами. Смотритель, глухой, с провалившимся носом старик, вытащил из сторожки гремучую связку ключей и повел нас к невысоким, как подлинные могильные насыпи, холмикам: бухарские тюрьмы подземны. Миновав первые два, мы остановились у чугунного огромного круга, закрывавшего вход в третий зиндан; он был заперт висячим замком с человечью голову размером.
- Почему ты хочешь показать нам этот, а не первые два?
- Приказ Рахметуллы, - прошамкал смотритель.
- Мы покажем все три, если пожелаешь, - быстро перебил его Рахим. Твоя воля, таксыр. Прикажи - мы откроем и те. Но этот главный.
- Почему главный?
- Здесь главные преступники Гиссара: вся шайка Кара-батыя, киргиза с Алая; больше ста душ вырезал, еле поймали; не люди - звери; потом фальшивомонетчики; один - оскорбитель веры...
- Чем оскорбил?
- Муллу взял за бороду, таксыр.
Замок тем временем сняли. Караульные и приехавшие с нами джигиты Рахметуллы, оттеснив Гассана, Саллу и джевачи, подымали у самых моих ног литую тяжелую крышку.
- Чем же они дышат там?
- А вот видишь - ходы для воздуха, таксыр.
В самом деле: по сторонам крышки круглели три отверстия с кулак величиной.
Плита приподнялась, взвизгнув ржавыми петлями.
Из черного раскрывшегося жерла пахнуло нестерпимо тошным, стоячим запахом - гнилья, плесени, человеческого кала и давленых клопов.
Я невольно отшатнулся, но сильный толчок в спину сбросил меня вниз. И в тот же миг грузным гулом ударила, захлопнувшись вновь, чугунная крышка.
Я скатился в груду копошащихся тел. Гниль перехватила дыхание. Под самым ухом скрипуче волоклась, стуча звеньями, цепь. Кто-то схватил меня за плечи. По лицу скользнула шершавая, заскорузлая ладонь.
- Здесь! - крикнул хрипло гортанный голос. - Здесь! Торопись, Кара-батый.
- Держи крепче, - отозвался из темноты второй, близко, совсем надо мною. - Да ударь его на всякий случай по виску накандальником.
- Бей сам, - ответил державший меня. - Сговор с тобой - мне ничего не обещано.
Я рванулся и упал, увлекая тяжелое, навалившееся на меня тело. Гремя, поволоклась за нами цепь. С коротким ругательством кто-то, подбитый ею, рухнул на нас, запутав мне лицо зловонными липкими лохмотьями бешмета. Под моей рукой что-то прогнулось и хрустнуло. Ребра!.. Пальцы ушли в вязкую смрадную массу.
- Посторонись, сволочь! И трижды сорок раз сволочь! - кричал в надрыв голос Кара-батыя. - Свалялись в кучу, гады!.. Я не могу ногою переступить! Вы слышали приказ: по стенкам!..
Наверху загрохотало. Косой луч света ударил в прощель вновь раскрывавшегося отверстия... Рахим с саблей в руке соскочил на дно зиндана.
- Кто убил? - крикнул он диким, неистовым вскриком.
Зиндан стих. Сразу.
- Копейщики!
Десяток стальных жал соскользнуло в жерло, нависая над нашими головами.
- Кара-батый, - глухо прошелестело от стен. - Кара-батый... Отвечай же, Кара-батый... К тебе слово...
В двух шагах от меня (я лежал не шевелясь) отделился от клубка перепутавшихся тел приземистый широкоплечий киргиз. Он протянул Рахиму свободные от цепей руки и произнес чуть дрогнувшим голосом:
- Я не виноват, таксыр. Уллуг-хан передернул цепь и свалил всех в одну кучу: разве в потемках найдешь сразу из ста блох ту, на которую тебе укажут при свете? Ты поторопился отвалить кры...