- Я думаю иначе. И охота моя - на этот раз - покрупнее фазаньей. Рог зовет по красному зверю, таксыр. След - через зиндан: туда и дорога ловчему.
- Вы наводите охоту на ложный след, дорогой мой тура-шамол! Зиндан пуст.
- Пуст?!
- Конечно же! Неужто вы, при проницательности вашей и при вашем знании края, сомневались, что бек и часу не потерпит злодейского покушения каторжников зиндана. В Бухаре суд скор и строг, таксыр. По именному приказу бека немедля забиты были норы, по которым сочится в зиндан воздух. Смерть от удушья - немного медленная, но зато верная смерть. Трупы давно уже выброшены в овраг на съедение собакам. Что же? Разве я был не прав, говоря, что вечерняя охота ваша - за фазаном?
Я взглянул на Жоржа. Закусив губы, он старательно протирал очки...
- Приходится признаться: вы превзошли себя, Рахметулла.
- Вы льстите мне. Нет: долг сказки еще не уплачен. На этот раз мне явно не хватает вдохновения... Но ловля уже прибыла. Откушайте наскоро - и в седло, таксыр! День клонится к вечеру.
В самом деле: на внутреннем дворе уже толпились сокольничьи, на конях, в треугольных, широкими крыльями поднятых войлочных шапках, в кожаных расшитых шароварах, раструбами. На узорчатых перчатках с огромными крагами они держали ястребов.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Шурпа, плов, небольшой десерт. Рахметулла вышел снова из своих покоев к нашей отправке. Мне подали перчатку красного сафьяна с выложенным разноцветною кожею оторочьем. Подозвав одного из сокольничих, Рахметулла осторожно пересадил на мой палец вздрагивавшего крыльями матерого ястреба.
- Будьте спокойны, таксыр: этот - на ловле не промахнется!
Ударили бубны. Первыми, в голове длинной вереницы наездников, тронулись бубенщики. Мы сразу пошли широкой задорной рысью. Застоявшиеся сытые кони просили поводьев. В полуверсте от города мы развернулись цепью и двинулись шагом по густой траве, кочковатым мягким полем. Стали подниматься фазаны.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Вернулись еще засветло. Нас ждал на террасе в саду прощальный обильный ужин - с певцами и, неизбежными в этих случаях, национальными танцами.
Татарин следил за мной. Не раз во время трапезы чувствовал я на себе его пристальный закрытый взгляд. Он говорил мало.
- О чем вы думаете, Рахметулла?
Он вздрогнул чуть заметно от неожиданного вопроса, но тотчас улыбнулся спокойной каменною улыбкой.
- Я думаю о четвертой сказке, таксыр, о четвертом свидании. Я уже сказал вам, эти дни у меня явно нет вдохновения... Но вы не оправились еще от падения, очевидно, вас не забавляет пляска, а мои танцоры, право же, стараются до изнеможения.
- Вашим танцорам не хватает воздуха, таксыр, - сказал я, смотря на задыхающиеся пары. - Та же смертная пляска зиндана, Рахметулла.
- Не хватает воздуха... - медленно повторил он, смотря в темноту сада. - А мне? Вы думаете, я сейчас - полною грудью дышу, таксыр?
Г л а в а IX.
ТИГРЫ
Последнюю ночь в Каратаге переспали спокойно, хотя Салла и пророчил нам всяческие ужасы: не такой человек Рахметулла, чтобы не кончить дела, раз начал!
Гассан тоже так думает, только судит иначе. Он припер двери (Саллу сторожить поставил) и - без всяких околичностей:
- Таксыр, убей Рахметуллу! Что тебе стоит! Другого конца этому делу не будет.
- Ты не выспался, Гассанка.
- Убей Рахметуллу, таксыр! О тебе песню сложат. Ты скажи: зачем сюда ехал? Грязные головы мерить - э? Такой человек! Кому скажешь - кто поверит? Пожалуйста, убей татарина: весь Гиссар - слышишь - как малый ребенок плачет. Какую песню сложат! На долгие века, таксыр.
- Перестань вздор врать. Какая песня? Экое великое дело: убить Рахметуллу. Мне другое нужно, Гассан-бай. Большое. Чтобы в песню не уложилось.
- Большое! - презрительно свистит Гассан. - А это тебе мелочь? На-ка, спроси гиссарцев. Мелочь! А старики - знаешь что говорят: от мелочи отвернешься, до большого не дотянешься.
- Конец разговору, - обрывает Жорж. - Иди, спать ложись; завтра выступаем.
- Тебе тут слова нет, тура Джоржа, - неожиданно вскипает Гассан. - Ты - очкастый! Э-о! Очкастых джигитов кто видел? Бабам на смех. Ты - не джигит, ты - мирза. Пиши, пиши, голое пузо меряй - твое дело. У таксыра другой счет.
- Ты что... совсем ополоумел! - вскакивает Жорж. - Пошел вон!
- Пойду, - уже тихо, спохватившись, бормочет Гассанка. - А свое я знаю: если тура не кончит Рахметуллу, Рахметулла его кончит. Такие люди сойдутся - или на вечную дружбу или на смерть.
Хлопнул дверью. Жорж щурится - сквозь глазные свои стекла - на пестрый, дразнящий узор паласа.
- Распустил ты этого дурака, Гассанку... Завтра выезжаем, наверно?
- А что?
Жорж снимает очки и осторожно дышит на стекла.
- Да так: я думаю... может быть, тебе и вправду проще прикончить этого Рахметуллу. Юридически - это осложнений, наверно, не вызовет. С точки же зрения социальной...
- Будет на пользу? Проще простого, действительно. Не хочу.
- Уговаривать не стану. А только... того и гляди - пропадет поездка: что за работа, если все время по сторонам оглядываться - нет ли засады.
Я завертываюсь в одеяло. Жорж, ворча, укладывается рядом.
- Винтовка-то заряжена у тебя?
- Да брось же. Что он, сумасшедший, Рахметулла? В собственном доме гостя!..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На проводах наших Рахметулла не был.
- Так желал, так желал, - закатывает хитрые, злые зрачки Рахим, - не довелось: отозвал бек в цитадель по неотложному, важному государеву делу. Приказал кланяться большим, почетным поклоном, о добром пути - молит сам, со всем домом. Ждет в Гиссар - к будущему году. Еще краше коня приготовит - с дальних, горных табунов. А пока, на дорогу, в знак братского прощанья - княжий дар, как от князя князю: тигровую шкуру - коня покрывать на привалах.
Разметнула на коврах - в десять рук - приготовленную шкуру дворцовая челядь. Красавец зверь... Брать ли?..
Но Гассан, не дав и подумать, уже перекидывает "княжий дар" через руку... Дань - всегда дань. С такого врага - почетно!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Путь наш от Каратага - на юго-запад. Сначала предгорьями, потом полями. Причудливо вьется дорога - крутыми зигзагами, - то поведет на восток, то бросится снова на запад, и опять назад. Странно: место ровное, ни бугров, ни оврагов, и путь широкий, арбяной, - а мечется из стороны в сторону, как на горном подъеме. Отчего так - никто из провожатых объяснить не мог. Один сказал, будто на этом месте раньше были высокие горы, потом ушли в землю, а дорога так и осела на равнину, как в горах шла. Другой начал было сказание о ленте, что выпала из девичьей косы во время похищения: легла извивами - по ней протоптала дорогу погоня. Начал и не кончил: Жорж, цепко осматривавший раскиданные меж звеньев дороги квадратики пшеницы, хлопчатника, люцерны и пестревшие узорочьем камней межевые столбы, оборвал его одним коротким, твердым, не допускавшим возражения словом:
- Чересполосица.
Мы взяли направление на отрез верховьев Кызыл-су, через Бохудский перевал. Он несколько труднее, чем перевал Мура; больше снега, переход по леднику дольше. Чтобы дать отдохнуть от своего повествования и пространным чужим словом оформить и укрепить летучие наброски переходов, которые я дал раньше и которые, не раз еще, придется давать потом, я переложу свои страницы страницею книги авторитетного - и в науке и в литературе путешественника, тремя годами позднее меня бравшего тот же перевал.