. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
С утра - обычная на поездке работа. Обошли город. Осмотрели ткацкие мастерские. Поднялись на горные пашни: воистину чудо. Сколько человеческого труда должно было уйти на то, чтобы отвоевать от камня крошечные эти лоскутки кремнистой земли, распаханные огнем и мотыгой на такой круче, что и стоять трудно, не то что работать; по скату глыбами отгорожены эти поля от осыпи, от горного ливня; пробиты по кайме их стоки для жадной вихревой воды...
Водили нас смотреть порфировые чаши - те, у которых вздыбился Ариман. По преданию, вытесаны они дивами на вечное поминовение не выпитого Пери и Искандером венчального вина: в древности, до ислама, вином венчались дарвазцы.
Обедали у бека. Белый весь, важный, тихий, хороший старик. Здешней крови - от старых, от давних дарвазских ханов. Этому не нужны рассказы о "Фитибрюхе", о дворцах и машинах. Слушает, как мы рассказываем его чиновникам - под одобрительное, жадное их причмокиванье, - и чуть шевелятся снисходительной улыбкой губы над белою волнистою бородой.
Вечером записывали песни, варианты сказания о Пери и Искандере.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На четвертый день мы начали расспросы о Заповедной Тропе: где она, как по ней пройти.
До сих пор все шло прекрасно. Даже антропометрические измерения (под обычным предлогом - "снять точный рисунок") не вызвали никаких осложнений. Туземцы помогали в наших работах чем могли, часто недоумевающе, часто смешливо, но всегда ласково и охотно. Стоило нам, однако, заговорить о Тропе...
Старики отмалчивались. Молодые хмурились. И самое неприятное - к молодым и старым примкнули совершенно явственно и Джафар и Саллаэддин.
Так толком ничего и не узнали. Одни сказки: да и те не новые. Давно, давно читали мы о гогах и магогах, о карлах, плавящих в пещерах серебро и медь, о драконах, сторожащих золото, о воздушных, из лучей построенных мостах... А о самой Тропе - даже и сказки нет: видно, и в самом деле не ходили по ней люди...
Поручил Джафару узнать; может быть, ему удастся: все-таки в городе есть земляки ему - бухарцы. Да и фирман у него от эмира - на все. Дал двое суток сроку.
На вторые, после вечернего намаза пришел; почему-то вместе с Саллаэддином. Торжественный. Как всегда, с припоклонами повел речь издалека: о службе своей эмиру и испытанной верности и готовности всюду провести и все показать...
- Знаем твою верность чиновничью, Джафар. Что тебе рассказали люди о Тропе?
- К ней и иду, к ней и иду, таксыр! Все твердо узнал по твоему приказу. Всех расспросил, вызнал: нет пути за Кала-и-Хумб. Даже в Язгулоне, за два перевала от города, бывали лишь редкие люди. А дальше нет дорог, одни срывы да кручи. Доподлинно, твердо, без спору: нельзя идти. Случится что с тобою или тура-Джорджем, какой ответ дам я светлейшему эмиру? Так-то я сберег его гостей...
А Саллаэддин, тем временем, у притолоки. Переступает босыми ногами; чалма, крутая, белая, сдвинута на затылок. Крутит завязки халата небрежно так, щегольски. Это признак верный: что-то ужасно, по его мнению, хитрое задумал Салла: тончайшую, ему кажется, интригу. И когда он откашлялся наконец - мы с Жоржем рассмеялись заранее: знаем мы нашего Саллаэддина.
Он начинает, как только замолчал Джафар. Глаза по потолку, словно не с нами разговор.
- Вчера на базаре говорили: "Аллах акбар! - закрываются уже перевалы; северные закрылись и восточные; только на запад еще открыты пути. Но и там снег выпал: замешкаемся - придется зимовать в Кала-и-Хумбе..." Хорошее дело! Бо-ольшое дело!..
- Так нам ведь не на закат, Салла, а на восход: мы по Тропе пойдем.
Джигит упрямо трясет головой.
- Убей меня, таксыр, я не пойду по Тропе. Она заповедная, заклятая она, все люди говорят. А Джилга-батыр - тот, что рассказывал о Диве, взял с меня великую клятву - на ячмене и на ноже, таксыр, что я не ступлю на Заповедную Тропу.
- Ты дал клятву? Это еще что за новости?
Саллаэддин почесал переносицу тылом ладони:
- Все люди говорят: у Джилги одно слово, одно дело. Он сказал: "Поклянись - или нож меж лопаток". Я знаю гиссарские ножи, таксыр: мне не нужно говорить дважды.
Я знаю их тоже - гиссарские ножи: кривые, дамасской стали. Таким ножом - только дотронуться до кожи: дальше он пойдет сам.
- Ну что же, оставайся в Кала-и-Хумбе, Саллаэддин, - говорю я холодно. - Может быть, найдется здесь жалостливый человек, выменяет твоего коня на ишака - смирного, доброго, с черным крестом на спине: будешь возить навоз за город. Хорошее дело! Бо-ольшое дело!.. Мы пройдем по Тропе и без тебя, мулла-Саллаэддин... и без тебя, джевачи... если ты тоже дал клятву.
Джафар испуганно поднимает брови.
- Ты издеваешься надо мною, тура-шамол, по всегдашней твоей милости ко мне. Разве мне, служителю великого эмира, допустимо давать кому-нибудь клятвы?
- Ты пойдешь, значит?
Вздохнув, он потянулся за четками. Саллаэддин, беспокойно постукивая пятками, кашлянул. Но джевачи молчит, шуршит бусами. Не вытерпел Салла:
- Э-э, тура, не может он пойти! Закона нет.
- Он верно говорит, - горестно закивал Джафар. - Подлинно: нет закона! Если бы обо мне речь - неужели я не умер бы по одному твоему знаку, о государь мой вихрь! Но, по неизреченной благости своей, светлейший приказал мне представлять при тебе его особу, чтобы тебе был всюду заслуженный почет. Нельзя мне поэтому ходить заклятыми местами. Ведь если я на себя возьму грех заклятого места, не на меня ляжет он, и не на семейство мое, и не на мой род (разве я бы пожалел для тебя всю эту пустошь), - а на самого эмира: потому что он в моем лице здесь, таксыр. Какою смертью искуплю я, если наведу на него заклятье!
- Вот хитрая шельма, - говорит Жорж: я перевожу ему слова джевачи. Не пришлось бы нам, в самом деле, поворачивать оглобли. Да, пожалуй, в конце концов так и лучше будет: ведь на Тропе - это уже достоверно - нет людских поселений. Стало быть, работы нам не будет. Пойдем через Каратегин. Ты помнишь, профессор тоже говорил, что именно в Каратегине вероятнее найти нужный нам череп.
- Я свой теперь череп ищу, Жорж. И я не поверну от Тропы.
Жорж подозрительно посмотрел на меня сквозь очки:
- Свой череп? И то. Ты какой-то странный стал здесь, в Кала-и-Хумбе.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
В полночь, когда я укреплял аркан, он неожиданно поднял голову с подушки.
- Я давно хочу тебя спросить...
- О чем?
- Как ее имя?
- Имя? Ты, значит, ничего не понял в сказке Джилги?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Дело приняло совсем дурной оборот. Джафар и Саллаэддин взбудоражили весь наш караван. Джигиты категорически требуют немедленного выступления обратно, пока не закрылись перевалы: боятся зазимовать. Не помогли никакие уговоры.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Мы столковались наконец: я отпускаю джевачи со всей своей свитой и Саллаэддина с нашими конями и вьюками на Каратегин. Через месяц они должны прибыть в Бардобу, на Алайской долине; мы спустимся туда с Памира, поднявшись на него с юга от Хорога.
Гассан отказался вернуться: он тоже хочет пройти Тропу.
Жорж мрачен и сух. Едва ушел довольный джевачи, он опять заговаривает о севере.
- Искать и работать надо там. Переход по Тропе - чистая авантюра. Академия наук и университет посылали нас не за этим. Джевачи прав: надо со всеми вместе повернуть назад.
- Поворачивай. Только... зачем ты мне раньше не говорил так прямо, Жорж?
- Да ты же мне заморочил голову! И все эти россказни о каких-то неведомых странах на Тропе... Выходило так, будто я тебя предаю как-то, оставляю одного в опасную минуту. Ну а сейчас, поразмыслив хладнокровно, я вижу совершенно ясно, что все эти опасности и страхи - чистейший фольклор. А трепаться по горам, одного спорта ради, не хочу. Если что, паче чаяния, окажется, ты и один запишешь. А для экспедиции даже выгоднее: ты пройдешь югом, я - севером: захват шире за то же время. Съедемся в Бардобе, как ты говорил.