- Таксыр, тебя хочет видеть какой-то старик: он говорит - от имени крэн-и-лонгов.
Жорж тихо свистнул и осведомился, снимая со стены винтовку:
- Он один?
- Один и без оружия. И стар он, тура-Джорджа, как бабушка Саллаэддина. Но все же поберегись, таксыр: страшное рассказывают здесь об этих крэн-и-лонгах.
- Ладно. Зови!
Вошел плечистый, коренастый старик - в синей чалме, с когтем грифа на правом плече. Сильный еще, хотя прозеленью подернуло седину бороды у висков и по закраинам подбородка. Он не был на байге - это лицо я бы запомнил.
Гассан, за его спиной, прислонился к притолоке, весь подобравшись, как тигр на прыжке.
- Отошли людей, - сказал горец отрывисто и глухо. - Мой разговор с тобой - глаз в глаз.
- Товарищ не понимает по-таджикски. И у меня нет тайны, которую я хоронил бы от людского слуха, как вор.
- Мой разговор - от меня к тебе, а не по всему базару, - упрямо повторил старик. - Отошли людей. Или ты боишься?
- Не тебя ли, Хранитель Тропы?
- Отошли людей. При них я не вымолвлю слова.
Я пожал плечами.
- Жорж, Гассан (я нарочно продолжал говорить по-таджикски), оставьте нас, пожалуйста; этому человеку надо сказать слово, стыдящееся людского слуха...
Жорж поколебался, но все же неохотно направился к выходу, захватив винтовку.
- Мы будем здесь за дверью. Если что - свистни...
За ним вышел Гассан. Проводив их глазами, крэн-и-лонг выпрямил резким движением плечи и вплотную подошел ко мне. Он спросил, пристально глядя в глаза, медленно, слог за слогом:
- Как умер Джилга?
- Как вор и трус.
Горец вздрогнул и вобрал голову в плечи, как от удара хлыста. Седые густые брови сдвинулись, глубоко врезав морщины в крутой лоб.
- Что ты сказал, фаранги?
Голос как шипение змеи.
- Как вор и трус, - повторил я, наклоняясь вперед, к нему. - Он заманил меня, безоружного; он думал зарезать меня, как барана на задворках. Видно, смотреть в лицо - не в обычае Хранителей. Но я посмотрел ему в лицо.
Горец улыбнулся - странной, жесткой улыбкой.
- Джилга вор, потому что заманил тебя безоружного? Разве есть закон для убийства у вас там, в стране западных чудес? Джилга исполнил свой долг. Разве ты не хотел ступить на Тропу, хранить которую он поставлен?
- Кем?
Старик поднял обе руки вверх - движением молитвы.
Я засмеялся:
- Аллахом?
Крэн-и-лонг покачал головой:
- Все живое бросает за собою т е н ь. Аллах - лишь т е н ь Солнца на небе.
- Кто слышал приказ Солнца охранять Тропу?
- Наши деды, фаранги. От них приняли мы приказ.
- Приказ, переданный мертвецами, - мертв: спроси Джилгу. Я ж и в. Хранитель Тропы! И м о й приказ - дайте дорогу.
- Приказы дает сильный. Солнце сильнее тебя!
- Разве раб бывает сильнее свободного?
Старик улыбнулся - растерянно и злобно.
- Ты начал рыком тигра, а кончаешь - как стонет ишак. Мы служим Солнцу за родом род: ты хочешь уверить меня, что мы дали клятву на верность - рабу?
- А разве его путь не предписан? Разве не выходит оно в назначенные ему сроки, как поденщик на работу, и не смеет сойти с пути раньше положенного срока? А мне - свободен путь - и в ночь и в день, - с запада на восток и с востока на запад.
- Подставь голову под его луч, - крикнул, задыхаясь, крэн-и-лонг, он расколет тебе череп!
- Он колет тыквы! Ты видел наши белые шлемы? Чтобы отбить луч довольно тоненькой корки, которую пробьет гвоздем трехлетний ребенок. Мы давно рукою ловим силу твоего солнца: так не пугай же меня ею, старик! Скажи лучше просто - чего тебе здесь нужно?
Горец погладил бороду и, сгорбив плечи, засунул руки за пояс.
- Ты прав, фаранги. Нелепо нам спорить о Солнце. Мы - крови разной, разных родов. Мы - Хранители, ты - Нарушитель! Где жив один - умирает другой. Наша беседа - на лезвие ножа.
- Так зачем ты пришел? - пожал я плечами. - Джилга уже говорил со мною.
- Закон Хранителей! - торжественно ответил старик, протянув ко мне руку. - Слушай. Мы не знаем мести, но и пощады не знаем. Если ты повернешь на север - я, старейший из крэн-и-лонгов, поддержу твое стремя, хотя я и отец Джилги. Мы охраним твой путь. Но если ты потопчешь закон, наложивший заповедь на Тропу, помни, Нарушитель: ты - один, нас, Хранителей, много!
- Все? Ты больше ничего не придумал?
- В твоем слове - вес твоей судьбы, - произнес он медленно, как заклятье. - Ты бросил его на чашу: Джилга - к небу, ты - к земле. Ты сам выбрал.
Он повернулся к двери, но остановился снова:
- Ты взял нож рода. Я хотел было просить, чтобы ты отдал его нам. Но теперь - вот ножны! Мы возьмем их у тебя вместе с ножом крэн-и-лонгов.
Он бросил на стол пустые чеканные ножны и вышел, не обернувшись.
- О чем был разговор? - торопливо спросил Жорж, распахивая двери.
- Пустое. Расспрашивал, как упал Джилга, не мучился ли перед смертью. Это - отец Джилги. Дряхлый и глупый старик.
Жорж недоверчиво покачал головой. Но не могу же я рассказать ему правду. Ведь в самом же деле - н е л ь з я, по-настоящему н е л ь з я ему идти на Тропу со мною.
- А ты чему радуешься, Гассан?
Он взаправду сиял во всю ширину скуластого своего лица.
- Бек назначил на послезавтра большой-большой праздник: проводы фаранги. Туру Джорджа и Джафара он до того дня задержит. Никто не узнает, что мы с тобою, таксыр, на заре будем уже за садами. И пока собаки крэн-и-лонги будут выть над своею падалью - о-ге! - далеко мы будем, таксыр. Не угнаться за нами - хотя бы они по воздуху летели. Хранители заклятья.
- Ну, а идти ты не раздумал?
- Я люблю сказки, таксыр. И чем страшнее - тем лучше. Вот коней только жалко. Ну, да Саллаэддин присмотрит за ними. И пойдут назад легко, в поводу.
- Стой, стой, Гассан! А твой сон?
- Э, не ко времени сейчас, таксыр. Я расскажу его тебе на Тропе, на привале!
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Со двора все еще неслись взвизги то разгоравшейся, то стихавшей пляски. Мы снова раскинули карту и стали считать переходы Жоржа - через Гарм к Бардобе. Мы не ложились до самого утра.
Г л а в а XIII.
УГОЛЬ И ЖЕЛЕЗО
Едва забрезжило, Гассан вошел, уже снаряженный в путь. Он сменил свой халат на темную горскую куртку и кожаные чембары, заправленные в читральские чулки - толстые, вязанные причудливым узором, коричневым по белому. Вместо неуклюжих высоких сапог - легкие горские "мукки"-поршни, замотанные плотно у щиколотки шерстяною тесьмой. За ним - настороженный, забывший обычную свою степенность Джалэддин.
- Легкого, счастливого пути желает бек. Кони и проводники через Ванж до Язгулона и приказ тамошним людям дать провожатых на Тропу. Не задерживайся в дороге, таксыр, не давай сердцу воли: ты пойдешь недобрыми днями. Недаром боятся люди восточных ущелий.
Гассан темнеет. Ненадолго, впрочем...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На дворе - два низкорослых косматых коня под простыми седлами и три пеших горца, сумрачных, с длинными посохами, с ножами на поясе.
- Ты можешь положиться на них, - шепчет Джалэддин. - Бек выбрал их из рода Мелч: он искони во вражде с крэн-и-лонгами. И ходоки - на диво: пять, и шесть, и семь ташей в день им нипочем: ты за ними и на коне по горам не угонишься!
Простились, обнялись. И с Джалэддином, и с Джафаром, и с Саллаэддином. С Гассаном Саллаэддин прощается хмуро.
- Ты чего неласков, Салла?
- Э, такого слова только не хочу сказать на дорогу, таксыр! Я ведь знаю: только мне на зло ушел он с тобою на Тропу. Только мне на зло. Будет потом, в Самарканде, сказки рассказывать - на посмех мне, зубы скалить надо мною на весь базар!
- Верно, - хохочет, уже с седла, Гассан. - Буду! А ты другой раз не пугайся трещоток - разве ты дрозд?
Хмурится и Жорж.
- Может быть, лучше было бы вместе?
- Брось, верно решили. Но Тропе - путь одному.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .