...Последнее трудное место: конец Тропе. Потом будет уже легче идти. Если минуем благополучно, Эскалор - он самый быстрый - уйдет вперед, бегом до Кала-и-Вамара, города ближнего (большой бекский город), дать знать, что ты прошел Тропу. Оттуда вышлют коней к спуску, что начинает Шугнанскую тропу. По ней и верхом проедешь.
- А дойдем до ночи?
- Как верно сказать в горах? Мы по Тропе не ходили... Должны дойти. По преданию: час дивьего лета по Тропе - значит три дня человечьего пути: к вечеру, а то и раньше, выведет Пяндж к Турьему Лбу.
Значит, день всего: счет - на часы.
Но часы эти надо п р о й т и. А мне и стоять даже - нестерпимо. Как на пытке. Каждое движение отдает в висках щемящим, острым ударом...
Тронулись однако. Со стариком прощаться не пришлось. Он спал, и мы его будить не стали.
Как советовали горцы, я пошел без мукк. Боль заслепила сразу: я не видел, какими местами мы шли. Не говорил и не думал. Помню, что поднимались, и опускались, и царапались снова по камню. Долго ли? Не знаю: я не смотрел на часы.
Но мало-помалу ступать стало легче. Голова помутнела - ровным, чуть-чуть кровенеющим туманом, но острой боли не было. Это - главное.
Я снова - хотя и странно как-то, словно сквозь дымку - увидел снеговые вершины, близко-близко наклонившиеся к Тропе, и бурливый, задорный Пяндж, бьющий в берега, и играющие на солнце, разновидностью камней, скалы, и ясное, синее, спокойное близкое небо. Не передать словами, как сказочно хорошо в этих местах!
Ущелье сужалось. Нетерпеливо торопил Вассарга: "Ходу, ходу! Ступай тверже, таксыр, - больнее не будет!" И все чаще поглядывали язгулонцы на окрестные гребни.
- Куда крэн-и-лонги задевались? Храни судьба! Сколько прошли опасных мест, удачных для засады: нет крэн-и-лонгов. Неужто в горах заплутались?
- "Хранители"? - измывается совсем осмелевший Гассан. - Два дня шли боялись ударить, все раздумывали: нет - лучше подальше! Нет им, видно, подходящего места для удали. Брось о них думать: они давно уже плетутся назад к Кала-и-Хумбу, поджав хвосты, как побитые собаки: держит их за плечи мертвый Джилга.
- Ч-ж! Гассан-бай! - машут, нахмурившись, руками язгулонцы. - Не поминай на опасном месте "своего" мертвеца.
Обогнули еще хребет.
- Держись, таксыр! Теперь недалеко уже и до Турьего Лба, должно быть.
Мелькнула летучая тень по обрыву. Пригнулись язгулонцы. Винтовки с плеч... Нет, это тур.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Снова лепимся над самой водою. Заплескивают волны кровавые, изорванные ступни.
Вверх опять, по отвесу. Камень раскален, как жаровня. Нет, не могу больше...
- Турий Лоб, таксыр! - радостно кричит Вассарга: он идет головным, сменяясь с Эскалором. - Готовь пули: последнее место крэн-и-лонгам.
Не всполз - взметнулся. Стал твердо. Боли нет опять. Но он еще далеко. Турий Лоб! Еще только виден - сквозь дымку - его огромный, по самому верху заросший редким хвойным лесом, массив.
Один из охотников ящерицей всполз с Тропы на утес, что обходили мы со стороны реки. Вассарга остановил нас взглядом. Мы видели, как разведчик, добравшись до вершины, осторожно поднял голову из-за камней. Осмотрелся, встал на ноги, осмотрелся опять. Вассарга махнул рукою. Мы тронулись: пока - путь свободен.
Уже со следующего утеса (мы шли все время над самым берегом, по обрыву) видна стала и висячая переправа, о которой рассказывал Вассарга.
Высоко над водой, почти у самой вершины горы, в расщепы откоса, вдоль всего к реке обращенного склона, вогнаны огромные, кое-как очищенные от ветвей стволы. От них вниз тянутся подвешенные на гигантских этих крючьях длинные и толстые, из коры плетеные канаты. Концы канатов петлею накинуты на тонкие, узкие, из колотых стволов насеченные брусья. От каната к канату, от бревна к бревну - зыбкий, висячий обвод. С перерывами в шаг или больше: брусья соседних переходов не соприкасаются друг с другом. Пройти можно, конечно, только в одиночку.
- Ну и место! - свистит Гассан. - Ты посмотри только: одного человека поставь - бей на выбор: хочешь - в грудь, хочешь - в спину.
Но крэн-и-лонгов по-прежнему - ни признака.
- Пропусти всех, таксыр! Ты должен сойти с Тропы последним. Открыл и замкнул: мы - не шли... Скорее, во весь ход, пока дорога свободна!
Шесть горцев и Гассан, один за другим, скользнули по поместьям. Печатая кровавый след, я шел за ними. Прогибались доски, надрывно скрипели, потрескивая гнилым треском, канаты: как легко идти по ровному месту!
Афганский берег в пятнадцати шагах - можно перекинуть аркан. Он полог, густо порос высоким цепким кустарником.
Мы были приблизительно на половине перехода, когда из кустов броском - поднялись черные волосатые фигуры; блеснули стволы.
- Гей-да, на Тропе! Что за люди?
Оклик - по-таджикски, не чистым наречьем. Но по шапкам, небрежно наброшенным на курчавые нестриженые волосы, по лентам патронташей, крест-накрест опутывающим тело, по черным разбойным веселым глазам - я сразу узнаю афридиев. И приветствуя, взмахиваю рукой.
Снизу, прямо из-под ног, взвиваются стаей - взбуженные криком орлы. Бьют крылом под самой перекладиной, на которой я стою.
Вассарга отвечает:
- Друзья. Охотники Язгулона. Ведем путника.
- Какой крови?
- Урус.
Взблеснувшие было стволы опускаются: не любят англичан афридии.
- Мы давно ждем русских, - говорит, смеясь крепкими зубами, ближний ко мне, статный, чернобородый. - От стариков предание: придут с севера красные люди и освободят Великий Край от англичан. На севере только у урусов красные бороды. Добро пожаловать! Хотя у тебя, мальчик, и нет еще красной бороды.
- Зато ноги красные, - говорит Вассарга.
Афридии присматриваются.
- Кто снял тебе кожу с ног, урус?
Я вспоминаю - и опять нестерпимая, жгучая боль. Улыбнулся через силу.
- Сам.
- Долго рассказывать, - перебивает Вассарга, покачиваясь на скрипучей доске (как и все мы, он придерживается рукой за канат). - На перекатах не застаиваются: кто в горах не знает этого! Сколько лет коре, на которой мы висим?
- Прадеды считали! - смеются афридии. - Идите с миром.
Мы трогаемся.
- Стой! А это - тоже ваши?
Обернулись: к переходу, быстро скользя по отвесным почти скалам, врассыпную, вперегон спускались люди в синих чалмах.
Вассарга почти бегом ринулся вперед по подвесам...
- Скорее, скорее, таксыр!
Доски плясали под ногами. Кровенеющая дымка остро застилала глаза. Быть может, я и побежал бы, как дарвазцы, но не мог. Медленно из последних сил - переступая кровоточащими ногами, я почти машинально расстегнул кобуру. - Кто не бежит - от того бегут! - весело крикнул с того берега чернобородый. - Не оборачивайся: тебе не суждена пуля в спину.
Он прибавил еще что-то на своем языке. Сзади с нашего берега щелкнул слабый мултучный выстрел.
- Потише, друг! Заткни свою свистульку, - насмешливо крикнул афридий. - Здесь не ходят без спросу. Эти стволы вбивал в скалу мой прадед, а не твой... козодой! Я тебе говорю, укороти повод, синеголовый!
Чей-то голос - незнакомый, сдавленный - отвечал, близко за мною, за поворотом: я огибал скалу:
- Честь твоему прадеду, товарищ. Но Закон Тропы тебе известен. И тебе ведом род Хранителей Тропы. Вот коготь грифа. Мы выполняем долг рода - мы на своей дороге, афридии!
- Ваша дорога - бабушке под подол, богатыри Кала-и-Хумба! Где вы были, когда он шел лицом к вам? А теперь вы хотите загнать нож в спину, когда он не может обернуться? Оставь мултук, я тебе говорю! Или вы, что лягушками скачете по его следу, - лягушками попрыгаете в Пяндж.
Что-то чиркнуло по скале, впереди, выше моей головы. И в тот же миг с афганского берега сухим треском ударил залп, и тотчас второй: у афридиев английские скорострелки.
Я сошел с доски на холодный замшелый камень. Язгулонцы затаились за ним, дожидаясь: в руках их, крепко прижатые к рукавам курток, синели кривые ножи.