- Тебе нужен ответ, старик?
- Нет, - улыбнулся Чарма. - Дай мне чашу, Ходжой. Путник хочет увидеть свою судьбу.
Чернобородый мрачный послушник торопливо вынес из сакли высокий, граненого хрусталя, кубок. Мы встали с ковра. Чарма зачерпнул чашей воды из ключа, бившего у порога сакли.
Мед и хлеб сняли с камня. Чарма провел рукою по черной поверхности его, начертанием треугольников, и поставил кубок.
- Наклонись и смотри.
Я склонил лицо к самой поверхности вровень с краями стоявшей прозрачной воды. Она ярко играла радужными отражениями граней: хотелось сощурить глаза. Но в меру того как я смотрел - темней и мутнее становилась влага. Обвод кубка стал шириться, вырываясь из поля зрения. Я откинул голову, медленно выпрямляясь, но мутный круг подымался со мною вместе, не отпуская моих глаз, широким, радужною игрою окаймленным щитом заслоняя ущелья и горы.
Муть клубилась и искрилась. Внезапно, сквозь клубы эти, прорезались четко и ясно странные черты огромного, весь круг заполнявшего лица. Тусклые, бескровные глаза, отвислые жадные губы. Лицо надвигалось, крепло. Рот раскрылся, щеря зубы: в оскале их блеснуло что-то синим матовым блеском... Кривое... Нож крэн-и-лонгов!
И тотчас - снизу, от края круга, надвое рассекая лицо, взвилась прямая и быстрая, как стрела, багряная черта. Дрогнула, осела - и вновь взмыла вверх кровавым, крутящимся смерчем. Лицо исчезло. Весь круг горел теперь красными взбрызгами очертаний - людей, знаков, письмен. Они сливались, змеясь, странною тягою: из тел и письмен возникало чудесное простотою форм, высокое, вверх устремленное здание: кровавый на подножье пурпур просветлялся к вершине - чистой, радостной белизной. Надпись иссечена на фронтоне: короткая, как имя. З н а ю е г о: но чтобы сказать - надо п р о ч е с т ь. Прочесть во что бы то ни стало...
Я напряг взгляд, разбирая знаки. Но сквозь стены, руша стройность колоннад, насмешкой выдвинулось, ввстречу напряженным, ждущим глазам, то отвратительное лицо, с пляшущим в зубах кривым синеющим ножом.
И вновь, перекрывая его, взвился кровавый смерч, разметывая по кругу очертания людей и письмен. И снова, сливаясь из тел, стало возникать здание.
Три раза повторялась эта смена: смерч - здание - лицо - опять смерч. Стало нестерпимо. Я бросил руку в круг к знакомой рукоятке. Мутная волна хлестнула по глазам: невольно я закрыл веки. Когда я снова поднял их круга уже не было: передо мною на камне стоял кубок с прозрачной студеной водой.
- Смотри еще, - глухо, почти гневно сказал Хира-Чарма.
Я снова остановил глаза. На этот раз тотчас замутнела вода и разбежалась широким кругом. Ширясь, он яснел, пока не засиневел весь. Я увидел гладкую, прямую, желтым песком усыпанную дорожку среди клумб и подстриженных кустов. Вдали: дом - пышной, богатой стройки. На террасе, у куста розовых камелий, нарядная красивая женщина; по ступеням сбегают кудрявые смеющиеся дети...
Довольно с меня! Я тряхнул головой: видение исчезло.
Хира-Чарма медленно повернул меня к себе: перед глазами все еще мерцали радужные круги.
- Милостью Великого - ты видел дважды! Как т е п е р ь мне звать тебя, Путник?
- Люди уже дали мне имя. Разве я изменился, поднявшись на твою скалу, Хира-Чарма?
- Если ты не изменился - значит, ты не поднялся ко мне, сумрачно ответил старец. - Разве ты не видел меня в пещере над Пянджем? Верь чуду или не верь себе, Путник.
- Чуду? Но... или нет чудес или все чудо... Пусть я не знаю, как попал ты в пещеру и откуда образы в чаше. Чудесного или тайного здесь для меня нет. Я не знаю причины, сегодня - я ученик еще слабой науки, но завтра - я буду знать. И, поверь мне, Чарма: если бы я встретил на дороге мертвеца, которого сам захоронил, я спокойно пожал бы ему руку... Не говори же мне о чуде и видениях.
Он повторил настойчивее:
- Верь чуду или не верь себе!
- Я верю себе и не верю чуду!
Зрачки Хира-Чармы, открывшись, блеснули гневом:
- Тропа вскружила тебе голову. Ты думаешь - и вправду добыл ты нож крэн-и-лонгов?
Туман оседал на скалы, прозрачный еще. Клекотали за ближайшей расселиной грифы.
- Ты подлинно читаешь в душах людей, Хира-Чарма. Я уже думал об этом... от самого Вамара. Вот нож. Я возьму его - второй раз.
Я положил на камень клинок в чеканных ножнах. Чарма быстрым движением положил мне руку на голову.
- Вспомни о холме Бенареса!
- К чему? Чтобы улыбаться - мне не надо закрывать глаз...
- Ты не минуешь холма Бенареса! К н е м у ведет Заповедная Тропа.
- Пусть так! Ведь я иду по ней - Нарушителем!
Старик резко повернулся и пошел к сакле. Я остался один у камня. Гассан и остальные по-прежнему ждали на скате. В горле жгло. Я взял кубок и осушил его до самого дна.
- Ходжой, - сказал, остановившись у порога, старец, - убери чашу.
Послушник, склонясь, поднялся с откоса. Протянул руку и тотчас отдернул задрожавшие пальцы.
- Кубок пуст! - выкрикнул он через силу. - Вода иссякла! Чудо, святой отец!
Ученики, толпясь, взбирались к камню. Хира-Чарма медленно обернулся.
- Какое чудо? Я просто выпил воду.
Старец вздрогнул и поднял руку. Толпа застыла.
- Ты выпил воду причастия тайны?
Голос Чармы звучал взволнованно и остро.
- Я выпил воду из этого кубка, - повторил я. - Что в этом особенного? Мне хотелось пить, кубок был полон.
- Урок ученикам, - раздельно и спокойно, словно про себя, сказал старик. - Узнайте признак Нарушителя: где полнота - он припадает губами; припав - выпивает до дна. Но когда он думает, что пьет жизнь, - он пьет смерть!
Он открыл дверь и тихо вошел в хижину. Ученики сдвинулись ко мне плотным кольцом. Ходжой к самому лицу моему вытянул побелевшие, плясавшие, как у бесноватого, губы.
Не голос - свистящий шепот:
- Ты слышал, фаранги, пророчество старца. Ты выпил смерть!
- Смерть! - глухо повторила, сжимаясь, толпа.
Я отыскал глазами Гассана: бледный, он смотрел на меня остановившимся, застылым взглядом, медленно переступая, рядом с Арсланом, - прямо на меня.
Я отстранил в неистовстве крутившегося Ходжоя.
- Что с вами сталось? Смерть? Будьте спокойны - от этой воды вашей у меня даже не заболит живот.
- Живот!.. - Толпа взревела. Из-за взвизгов и вскриков резко вырвался - воплем - голос Гассана:
- Таксыр, пожалуйста, такого слова не скажи!
В неистовстве, присев, он бил себя кулаками по коленям. И вдруг, расширив зрачки, поднял быстрым движением с земли камень.
- Бей гяура! Осквернителя тайны!
- Бей! - бешено отозвался Ходжой, разрывая бешмет на груди. - Бей! На мне кровь Нарушителя!
Отступив на шаг, я обнажил медвежатник. Толпа отхлынула. Лянгарцы, пришедшие с нами, опрометью бросились со склона. Ученики, рассыпавшись по площадке, подбирали каменья.
- Гассан, очнись!
Закрыв глаза, Гассан бросил камень: он перелетел, широким размахом, далеко в сторону, гулко разбившись в куски о скалу. Ходжой взнес над головой огромный осколок порфира. Я пригнулся, готовясь к прыжку.
- Именем Отца, стойте!
Ходжой, зашатавшись, уронил тяжелую глыбу: Хира-Чарма стоял на пороге своей сакли.
- Кровь на моем холме? - медленно проговорил он, переводя взгляд с одного ученика на другого. - Кто первый поднял камень?
- Джигит Нарушителя, святой отец! - до земли склонился Арслан. - Его ревность о вере кровью застлала глаза и нам.
Хира-Чарма обернулся к Гассану.
- Ты поднял руку на своего господина? Но... не ты ли прошел с ним Заповедную Тропу?
- Я любил его, - глухо ответил Гассан, опустив глаза и судорогою сводя руки. - Я любил его, отец, потому что он силен на слово и на удар и правит конем, как святой Алий. Но на Тропе я увидел: ему не дано страха. Он не человек: он оборотень, отец! В сказке он звался Искандером. Он заплел меня теперь в новую сказку, отец! Спаси меня от него, святой Хира-Чарма!
- Гассан, брось! Что ты говоришь, глупый!
Я сделал шаг к нему: вздрогнув, он поднял глаза. Безумный ужас сузил потемневшие зрачки.