Только на перепелиных и петушиных боях теряет туземец свою степенность. Смотрели мы и эти бои.
Вот и все: кажется, нечего больше "смотреть" в Самарканде.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
На всю предварительную волокиту ушло около двух недель. Отъезд удалось назначить лишь на десятое мая, в среду, в пять часов утра.
Г л а в а III.
ТИГР ИДЕТ
Но выехать в этот день не удалось. Во вторник, под вечер, в наш номер, где мы уже закручивали последние куржумы, явились два офицера. Припомнилось: мы встречались как будто на танцах в военном собрании раз или два. Офицеры были в свежих кителях, при оружии и даже в белых перчатках. Не без некоторой торжественности передали они нам приглашение на стакан чаю к командиру Н-ского линейного стрелкового батальона. Батальон этот - здешняя, так сказать, гвардия.
Мы невольно переглянулись с Жоржем: какое, в сущности, дело до нас батальонному командиру? Но старший из прибывших, адъютант, немедля рассеял наше недоумение.
- Вы понимаете, - он закинул руку за аксельбант свободным и чуть игривым движением и пристукнул шпорой на лакированном сапоге, - мы, туркестанцы, экскюзе, немного верблюды, конечно. Но отпустить столичных гостей в далекое странствование по здешним гиблым местам без некоторых, так сказать, местных проводов - было бы совершенно неколлективно. Тем более, что... - неожиданно закончил он приятнейшим баритоном: - Тореадор солдату друг и брат.
При такой постановке вопроса нам, "тореадорам", ничего не оставалось, как, в свою очередь, надеть свежие кителя. Мы отправились все пятеро: офицеры таким же порядком ангажировали Фетисова, Басова и Алчевского.
Батальонный - лысый, грузный, с обвисшими седыми усами полковник встретил нас с радушием чрезвычайным. Вокруг стола с чаем, вареньем и фруктами - без всяких признаков спиртного - сидело человек десять офицеров, от морщинистого капитана до совсем безусого розово-коричневого подпоручика. Все - начисто выбритые, парадные. Дело принимало скверный оборот: что может быть хуже провинциального "раута"?
Разговор, едва завязавшись, сразу перешел на охотничьи темы.
- Вот он, - похвастался батальонный достопримечательным офицером, шестерых уже тигров убил. Ей-богу, с места не встать.
"Достопримечательный" - щетинистый штабс-капитан - учтиво и поспешно вынул изо рта посланный было туда ломоть хлеба с медом.
- Так точно, - подтвердил он густым басом. - Но ничего особенного. У меня, знаете, штуцер - английской работы: черту лопатку пробьет, будь я четырежды сукин сын. Из такого ружья убить не штука. А вот был у нас при команде сартюга - из туземцев здешних - ну совершеннейшее, по-дамски говоря, дерьмо, так он из паршивенького, изволите ли видеть, мултучка кремневое ружьишко - только ишаку под хвост совать, вся от него возможная поэзия - девятнадцать тигров убил. Как мух! Свидетель Николай-Чудотворец. Палил бы и сейчас, но погиб безвременно от культуры.
- От культуры? - насторожился Жорж. - Что вы под этим разумеете, капитан?
- От культуры, - уверенно повторил капитан под одобрительные кивки товарищей. - Обыкновенной - и даже сверх того: высочайше, так сказать, утвержденного образца. Дело в том, изволите видеть, что в ознаменование его деятельности (исключительный, прямо надо сказать, был охотник: водил нашу команду охотничью - я ей командир - и по кабанам и по тиграм; обложит зверя - прямо-таки на блюде подает, такая стерва!) подарил ему батальон, по случаю девятнадцатого тигра, винтовку на замен его мултука. Доволен был Ахметка - сказом не сказать! "Сколько, - говорит, - тигров бил, всегда хотел промеж глаз стрелить: боялся - пуля не возьмет. Теперь возьмет: казенная!" И что бы вы думали! Недели не прошло - обложил тигра. Пошли. Идем. Я ему говорю: "Ну, твой на сей раз выстрел, Ахметка: винтовку обновить". Смеется: "Мой выстрел. Своего бога молил, твоего бога молил, смотри, что будет".
Он, сказать надо, и по религиозной части дошлый был, рассобачий сын. С отцом Георгием, священником нашим, прямо сказать, друзья. Батя и то смеялся: "По тигровому, - говорит, - делу нельзя иначе. По божественному разряду, говорит, требуется перестраховка".
Подняли тигра. Ну, зверь! Давний, надо думать, людоед. Шкура вся, как есть, облезлая, - смотреть не на что. У людоедов, знаете, шерсть облезает вся: на ковер ее - никоим способом. Такие тигры от охотника, извините, не бегают. Сразу же - хвост по камышу, прицел к прыжку. Ну да и Ахметка - без прозева: ка-ак резнет его из берданки, накоротке... пятнадцати шагов не было: свалился тигр как подкошенный. Рад Ахметка, кричит: "Видал ваше родия, как я ему голову дырил!" А в тот миг тигр-то наш как перевалится на брюхо - раз! Не успели мы и затворами щелкнуть - смял Ахметку. Грешен и я: метнул спервоначалу в сторону: показалось - на меня. А тут счет, прямо сказать, на секунды.
- Ушел тигр! - чуть руками не всплеснул Басов.
- Нет, уходить зачем: уйти не дали, - спокойно сказал, вновь приступая к ломтю с медом, штабс-капитан. - Убили тут же, на Ахметке. Да Ахмета-то, собачьего сына, он уже успел задрать: всю шкуру спустил с черепа. Так и бросили. А все винтовка - с мултуком, с некультурным, этого бы не случилось. Бил бы по-старому: по убойному месту, а тут форснул культурой, а от нее, извините, одно оглушение.
- Ну, ты опять о печальном, - томно проговорил приведший нас адъютант. - О людоеде, о культуре и прочем. Это и нам и гостям ни к чему.
- Верно, - поддержал кто-то с дальнего края стола.
- Отец командир! Время к закату, не пора ли к вечерней молитве строиться?
- Время, точно! - крикнул батальонный. - Господа офицеры!
По звуку команды офицеры мгновенно отставили стаканы с чаем и вытянулись.
- Срочно, лично, секретно! - скороговоркой пропел адъютант, держа руку у козырька неведомо как оказавшейся у него на голове фуражки. Запросить господ офицеров Н-ского линейного стрелкового Его Величества батальона: простую зорю или зорю с церемонией?
- С церемонией, - подмигнул нам штабс-капитан, рассказывавший о тигре.
И все на разные голоса согласно подтвердили:
- С церемонией.
- Онипчук! - крикнул командир. - Готовь с церемонией.
- Слушаюсь, - отозвался голос из-за двери.
Офицеры поспешно стали снимать кителя. Адъютант, посвистывая, отстегнул, будто невзначай, шпору.
- Левченко, не лукавь! - погрозил ему пальцем батальонный.
- На тигра в шпорах не полагается, - начал было Левченко.
Но полковник неожиданно окрысился:
- Устав знаешь? Тебе зачем шпоры даны: перед барышнями хляскать? А боевой случай - так ты без шпор? На тигра - так без шпор? Посажу на гауптвахту!
- Позвольте, я не совсем понял: при чем тут, собственно, тигр? осведомился вдруг забеспокоившийся Басов.
- Как при чем? Сейчас мы вам тигра покажем. В натуральную величину. На задних-с лапках!
- Да где же он у вас здесь? В клетке, что ли? Или... чучело?..
- Чу-чело!.. Ты слышишь, Левченко? - задавился хохотом штабс-капитан. - Живехонький, дорогой мой. Вы думали: зоря с церемонией, в боевом-то, в гвардейском, так сказать, стрелковом батальоне - это что? Трень-брень, шуточки? Тигр-с, сударь! Не видели, не слышали? Увидите! Кому первому идти, господа? Или гостям без конкурсу?
- Нет, зачем же? Надо поровну, по-товарищески. - Это - Фетисов.
- Правильно. Первое правило игры. Савельев, давай жребий.
Савельев, худенький поручик с хохолком, уже встряхивал в фуражке бумажные свернутые ярлычки. Онипчук, денщик, просунул голову в приотворенную дверь:
- Готово, вашбродь!
Мы, гости, все же тянули жребий первыми: бумажки оказались пустыми; за нами - офицеры, в порядке старшинства. Шли тоже пустышки. Наконец один из поручиков, развернув свою бумажку, кашлянул и прочитал: