- Мы тебе здесь не рады, - прорычали рядом. Иртольт увидел, что вокруг костра сидят волки и пялятся в огонь. Среди них в волчьей позе застыл Ньяр и скалился на Сежда.
- Да рады, рады! – завизжали Осения с Гориной из глубины костра. Подолы их юбок загорелись, но женщины не обращали на это внимания и манили Иртольта к себе. – Пойдём к нам!
Имперец слепо шагнул к огню и вдруг почувствовал, как что-то тяпнуло его за палец руки. В него вцепилась монета: лицо Лесного Царя ожило и силилось отгрызть у Сежда кусок плоти. В неверном свете огня он увидел, что у волков стекает с клыков слюна, и та превращается на земле в монеты, которые катятся к Иртольту, жадно стуча золотыми зубами.
В ужасе младший канцелярий отступил назад, споткнулся о торчащий корень и рухнул навзничь. Ожившие монеты набросились на него, кусая, зарываясь в плоть, пытаясь добраться до глаз и рта. Волки глухо зарычали, а Горина и Осения продолжали весело звать Иртольта в огонь.
- Сюда! Сюда! Р-р-р-р! Сюда! Р-р-р! Сюда! Р-р-р! Сюда р-р!
- Сударь! Сударь! Проснитесь!
Иртольт встрепенулся и чуть не свалился со скамьи. Очевидно, до печи он вчера так и не добрался. Над ним склонился Всенд, всклокоченный, полубезумный.
- Вставайте, сударь, прошу вас!
- Да что случилось, Всенд? Говори толком.
- Беда. Пойдёмте, сударь, пойдёмте скорее.
Иртольт очумело поднялся с уютной, тёплой скамьи. Изба ощутимо накренилась набок, Сежда повело, но Всенд подхватил его и потянул к сеням. Недобрым словом помянул имперец все сливовицы, грушовицы, и отдельным – можжевеловую: невыносимо мутило, мотало из стороны в сторону, от каждого движения влажная боль поднималась в желудке и голове. На улице лучше не стало. От свежести Иртольта начал бить озноб, к тому же почти не видно ничего – всё заволокло предрассветной серостью, да ещё с Вареницы пришёл густой туман.
В общем, без Всенда Иртольт вряд ли куда-то добрался, но тот чуть ли не волоком потащил имперца сквозь мглу.
- «Да куда он меня тащит-то?» - полумёртвым слизнем шлёпнула о стенки черепа мысль, но в тумане уже проступили очертания знакомого двухэтажного дома.
У крыльца старосты стояли двое незнакомых дружинников с топорами наперевес. Вид у них был озверевший, того и гляди кинутся. Перед прибывшими, впрочем, расступились молча, пусть и неохотно.
- Всенд, - прошептал Сежд, робко потянув провожатого за рукав, когда они прошли мимо охраны и поднялись на крыльцо, - что произошло?
Всенд молча вошёл в сени. Иртольт заспешил за ним и услышал тихий скулёж, какой издаёт тяжело раненая собака. И доносился он явно из зала, где пировали с Назарием.
Посреди зала стояли Мирамир, Ладибор и дружинник, что вчера был на страже у дома старосты, Барьян, вроде. В углу кулём тряпья сжалась Горина, бледная, лицо покрыто красными пятнами, волосы растрёпаны, руки тщетно силятся зажать рот и перекрыть этот страшный скулёж. Хозяин дома тоже был здесь, возвышался над остальными.
Назария повесили.
Через потолочную балку перекинута верёвка. Староста стеклянными глазами уставился в пустоту, язык мёртвым моллюском вывалился из раковины губ, лицо белое, ни кровинки. Кто-то сдёрнул с него штаны с сапогами и небрежно откинул в сторону. Из-под рубахи по ноге на пол натекло несколько лужиц крови.
Иртольта замутило.
- А вот и ты, сударь! – Ладибор нехорошо заулыбался и двинулся навстречу пришедшим. – Доброе утро! Ты прости уж нас, что подняли ни свет ни заря. Очень не терпится узнать, зачем ты убил нашего старосту.
Из угла, вцепившись в волосы, завыла Горина. Мирамир положил Ладибору на плечо руку (молодец, парень, почти не трясётся рука):
- Погоди, Ладибор. Всенд, уведи Горину.
Юноша кинулся к матери, подхватил её под руки и практически вынес, рыдающую, из дома. Иртольт на нетвёрдых ногах доплёлся до стола с так и не убранными остатками пиршества и рухнул на стул.
-За Негодой послали, Ладибор? – Мирамир сел за стол напротив. Парень словно постарел на десяток лет со вчерашней ночи.
- Да, староста, уже в пути.
- Я не староста! Сударь, - обратился он к Сежду, — это вы убили моего отца?