- Что ж получается, староста, волчьи пастыри отдали свои кровные, а теперь передумали? – Иртольт недоверчиво хмыкнул.
Назарий сел за стол и налил ещё можжевеловой:
- В Заполье давно зареклись иметь дело с заезжими купцами. Люди рано поняли, что товар наш – ценный. И вместо того, чтобы продавать его чужакам за гроши, торговать начали сами. Я – купец, Иртольт, мой отец был купцом, и сына я готовил к тому же. Кто мог знать, что так всё сложится?
Староста надолго замолчал и захрустел капустой. Сежд не торопил хозяина, чувствуя, что тому нелегко даётся разговор.
- Я был на Красном Торжище, когда узнал, что вы убили Леслава, Лесного Царя, как вы его называли. Спокойно, сударь Сежд, я говорю как есть! Ультед до нас не дошёл, но добрался его сын. Или вы думаете, что хоть один человек поверит, что Леслав погиб на охоте от несчастного случая? Бред! И что уже на следующий день в каждой мало-мальски крупной деревне Заполья появились имперские гарнизоны – случайность?
…Но я полжизни проколесил по Эремунду, чтобы понять то, что Заполье уразумело, только нахлебавшись крови – если Империя во что-то вцепилась, она уже этого не отпустит! И ни Лесная Братия, ни пастыри – никто ничего не изменит! – староста почти кричал.
- А Лесная Братия – это кто? Грибники?
Назарий невесело усмехнулся и обессиленно рухнул на стул:
- Это ребята, которые хотели сделать Заполье свободным, изгнать гиппокампа из наших лесов. Сейчас почти все прибиты к деревьям.
Иртольту, в который уже раз за сегодняшний день, стало не по себе. Глядя, как Назарий поднимается из-за стола, он про себя горячо поблагодарил Преарама Гольма за то доверие, что он оказал Сежду, отправив его в это осиное гнездо. Но староста повернулся к послу спиной и затопал к дальней стене комнаты:
- Я не хочу слышать крики умирающих людей, видеть горящие дома, изнасилованных женщин, растоптанных детей. Поэтому я буду старостой и потащу этих упрямцев в Империю, кем бы они меня не считали! – Назарий надавил на какую-то доску на полу, и та с лёгким щелчком приподнялась. Староста достал из-под полы тяжёлый пухлый мешок размером с человеческую голову и положил на стол перед Сеждом. Внутри были золотые монеты. Иртольт таких никогда не видел. Он с интересом достал одну: на одной стороне пухлой монеты был изображён берёзовый лист, на другой чьё-то благородное лицо. Не иначе, Лесной Царь.
- Чистое, без примесей. На одну такую монету Волчье Лыко могло бы прожить неделю.
- Хм, большая сумма, староста. Не опасно будет её везти через Заполье?
- С вами поедет Ладибор и ещё десять человек. Они сопроводят вас до Ковылино. Ладибору можно доверять – он как никто другой знает, что такое разгневанный Эремунд. А до отъезда я оставлю золото в тайнике. О нём не знает даже мой сын. – Назарий отнёс мешок назад, опустил в подпол и приладил половицу на место. – Шестая от окна.
Иртольт поднялся из-за стола. Комнату мягко повело. Определённо надо поспать – завтра с утра Сежд собирался отправиться в обратный путь подальше от этого страшного леса с его полудикими обитателями.
- Благодарю за гостеприимство, староста. И за откровенность.
Назарий отмахнулся:
- Что вы, сударь. Давайте я провожу вас.
На улице было свежо, даже в голове прояснилось. Непривычная тишина нарушалась только отделёнными звуками песни – не иначе Дубий Лист никак не угомонится.
До дома Горины шли молча. Казалось, Назарию неловко после сказанного за столом, а Иртольт наслаждался ощущением сытости и хмеля, постепенно растворяющегося на сладковатом воздухе. Младшему канцелярию было спокойно и хорошо, мысли о возвращении домой маячили где-то далеко в темноте.
Так ни слова за всю дорогу и не сказав, на пороге избы староста крепко сжал руку Сежда и долго, пристально смотрел ему в глаза. И на прощание промолвил:
- Не дайте себя обмануть, сударь. Вам здесь не рады. И мне тоже.
* * *
То ли из-за местной кухни вкупе с местными же напитками, то ли от вороха впечатлений за прошедший день, но снилось Иртольту чёрт знает что. Дубий Лист выводил легкомысленный мотив на своей лесной лютне, а Осения с Гориной, хохоча, танцевали дикий танец посреди огромного костра, и в неровных бликах казалось, что лицо Горины молодеет, а Осения стремительно старится.