– Проще простого, – улыбнулся Пи. – То, что танэ сделал с разваливающимся домом ира Комыша, очень близко к классике некромантии. Это… такое, если позволите вольности с терминами, светлое поднятие и призыв сущности с использованием жертвы как основного источника силы. Исходя из ваших слов, элле действительно отдал часть себя, суть, кровь. Так что дом – это, в некотором роде, он сам.
– А призрак погибшей при родах жены ира Комыша? Это ее сущность Хаэльвиен призвал?
– Нет. Не-мертвая уже была там, но в данной связке она выступила как проводник, преобразователь, этакий теневой фильтр. Сделала силу чистого света более подходящей для конечной цели. А дальше Фалмарель уже сам. На крови и сути. Инквизиция использует подобные техники, особенно те из них кто “от крови и плоти суть дети его”.
– Кого?
– Пастыря Живущих, конечно. Того, кто стережет Чертоги Изначальной тьмы и владеет ключами Ее дверей и дорог. Я о сынах Арина. Верхушке инквизиторской пирамиды. Все прочие, кто не они, просто исполнители. Удобные инструменты воздействия и возмездия.
– Вы ничего не путаете? Вы сказали Изначальной Тьмы? Не Света?
– Бывали в Ее храме в Нункоре? При случае побывайте. Вы догадливы и умны и быстро поймете, что все это разделение, по-моему скромному мнению, надувательство чистой воды.
Терин задумалась. Затем потянулась и, отодвинув занавеску, вновь выглянула наружу.
– Да сколько же можно? – с горячностью воскликнула она. – Он там за все время, что мы стоим, уже целое море напрудил и все никак не закончит.
Питиво рассмеялся и “Вы мне ужасно нравитесь, веда Герши” вырвалось само собой.
– Прикоснетесь ко мне хоть пальцем без моего согласия… – тут же произнесла Терин, а ее глаза превратились в два ледяных буравчика.
– Сейчас я оскорблен, – искренне огорчился Питиво, у него и в мыслях ничего такого не было, по крайней мере прямо сейчас, – но не обижен. Смею думать, у вас достаточно оснований, чтобы делать подобные выводы относительно мужчин. Хотя ограничивающее условие все же внушает некие надежды, – добавил Пи и примиряюще улыбнулся.
Снаружи послышались хлюпающие шаги. Грязи на дороге и правда было немеряно. Экипаж качнуло – это возница забрался на свой табурет под козырьком. Затем лошади всхрапнули, дернули раз, другой, вытаскивая успевшие увязнуть от долгой остановки колеса, и экипаж двинулся.
– Едем, – сказал Питиво.
Он считал, что один из лучших способов успокоить женщину – дать ей возможность выговориться. И не важно, о чем она будет говорить. Потому Пи снова доброжелательно улыбнулся, выжидающе приподнял бровь и посмотрел Терин прямо в глаза.
– Так что же там было дальше?
Часть 2. Искра. 1
У него не было друзей, у него был дом. У него не было отца, у него была оставленная в наследство флейта, тени, которые показывал дом, и отражение в глазах матери, на изнанке ее сути, которое таяло по капле с каждым прожитым днем. Одна капля – один день.
У него было красивое длинное имя Виендариен, как фраза или мелодия, как сам он был гораздо больше, чем виделось снаружи, но мать звала его Вейн, и имя Вейн тому, что снаружи, как раз подходило. Еще не фраза. Одно слово от нее.
Вейн очень хотел вырасти, чтобы и снаружи стать больше, но это происходило медленно. По капле. Один день – одна капля. Маленькая капля, крошечная.
У него были правила. Совсем немного: не выходить за ограду, молчать если вышел во двор, не трогать живое голыми руками.
Другое можно было все, но Вейну хотелось только выйти, говорить, трогать. И еще есть. Все время. Не так, как хочется кашу или чай, или кровь. Иначе. Флейта отца, которую Вейн всегда носил с собой, помогала. Так же как он рос, по капле. Один день – одна капля. Или искра. Или блик.
Мама говорила “терпи”, и он терпел. Мама же терпит. И так же по капле, по искре, которыми тает в ее глазах отражение отца, она тает сама, а ей от этого больно.
Когда маме становилось совсем больно, и она замирала на вдохе напротив камина, прижав руки к груди, Вейн садился напротив, гладил мамины руки, как когда-то гладил отец, смотрел ей на донце глаз, отдавал свою сегодняшнюю каплю, или искру, или блик, и говорил:
– Он придет.
– Обязательно, – отвечала она.
Огонь камина отражался в ее красивых темных глазах поверх тени отца, и мама на секундочку делалась ярче. Они оба делались ярче. Она и тень. Больше становилось тишины, а тишина становилась громче. На секундочку. Словно вспыхивала. Или вскрикивала. Потом снова пряталась.