– Дом? На тебя похож. И на… твоего отца тоже. Снаружи совсем не то, что внутри.
– Это плохо?
– Это по-другому. – Она пошуршала ладонью по макушке Вейна, по короткому ежику волос, которые по-прежнему не торопились расти. – А так… Дом как дом. Не слишком привлекательный, наверное. Окна первого этажа едва из-за ограды видно, второй этаж и вовсе как нежилой, во дворе пусто, никакой живности, кривой сарай, бурьян по углам и фиалки вдоль дорожки сами собой растут и цветут почти круглый год.
– Сирень еще.
– Сирень. Ты в ней гнездо свил? Сидишь там часами. О. Ну, точно. Гнездо. И рот вон открыл, как голодный птенец. Идем в дом.
– Я бы еще посидел, – признался Вейн, прижимаясь щекой к маминому плечу, но она молча показала вверх.
Над домом и двором метались птицы. Было не разобрать, то ли птицы мелкие, то ли высоко.
– И вон еще. Смотри, – мама вдруг принялась шептать, будто спугнуть боялась, – там, на краю ограды, на столбах у калитки, на перилах, в траве.
Вейн округлил глаза, а рот и так был открыт. Но рот он тут же закрыл ладошками.
Там, где показывала мама сидели бабочки. Разные. Будто ограду кто-то цветочной плетенкой украсил, как на праздник, и по траве лепестков набросал.
– Это от того, что ты говоришь, – еще тише сказала мама.
Вейн закивал, вина тут же дала о себе знать, принялась цапаться, и шебуршаться, как шуршали крылья, вспархивающих и садящихся обратно на перила стрекоз.
– Тебе какие больше нравятся? Мне вон те, желтенькие, янтарницы. Когда вишни смолку пускают, они всегда слетаются. В деревне, где я жила до встречи с твоим отцом, было много вишень. И янтарниц.
Вейн посмотрел на маму, приподнял флейту, позвал желтеньких поближе. От звука и порхающих вокруг бабочек маме стало горько, но и светло, она щурилась, будто на нее солнце светило, и улыбалась украдкой.
– Спасибо, – сказала она чуть позже. – Но все же пойдем. Представляю, как снаружи все это выглядит. Угрюмый дом, а на ограде бабочки гирляндами. Опять болтать будут и сказки сочинять.
– Лучше пусть про бабочек, чем про упыря, – ответил Вейн, но ответил уже внутри.
Мама снова пошуршала у него по макушке ладонью и пошла в кухню приготовить что-нибудь на обед.
Вейн остался в гостиной. Притащил к камину плед с кресла, книжки, какие нашел, и устроил… гнездо. Хорошо бы огонь горел, но помигивающих алыми боками вчерашних углей тоже вполне хватало для уюта. Горючий камень горел быстро, но угли от него, которые оставались, долго не остывали и хорошо хранили тепло.
Книжек мало было. Вейн все по нескольку раз уже прочел. Мама, когда получалось съездить в Верхний, старалась привезти новую. Вейн даже мамин справочник по травам читал. И ничего. Не скучно. Но про разные камни и путешествия было интереснее.
Сейчас читать не выходило, Вейн просто листал. Разглядывал картинки. Мельтешило, как бабочкины крылья. Он должен был первым сообразить и замолчать, но солнце светило, а мама была такая близкая и понятная. Теперь, когда Еринка больше не придет…
Он помнил свой страх и вину, но и миг, когда голод, никогда не оставлявший его, удовлетворенно умолк, он помнил тоже.
Что было бы, не пытайся он вернуть полученное? Как это, не чувствовать пустоту внутри не один миг, а день или скажем, неделю? Сколько нужно света, чтобы не чувствовать голод всегда? Весь свет?
Вейн сел, ошеломленный и наверное еще долго бы так сидел, если бы закончившая с готовкой мама не отправилась исследовать погреб.
Сначала грохнула крышка, затем мама совершенно по-девчоночьи взвизгнула и принялась браниться гадкими словами, которые Вейн иногда слышал от прохожих на Черной улице.
– Крыса! – призналась мама, когда Вейн свесился головой в проем.
Она стояла на нижней ступеньке крепкой каменной лестницы без перил поджав одну ногу. На крюке, ржавом, будто погребу не пара дней от появления, а пара десятков лет, висел масляный фонарь, который мама принесла с собой.
Внутри было сухо и прохладно, вдоль одной стены добротные полки, вдоль другой выдолбленные прямо в камне массивные емкости с каменными же крышками. На потолке крюки.
Виновница переполоха блестела глазами из угла у каменного горшка. Ее и видно не было бы, если бы свет не отражался.
Вейн слышал как быстро-быстро бьется сердце под шерсткой. Мама наверняка тоже слышала. Ее глаза сейчас отсвечивали алым и клыки из-под губы стали видны.
– Терпеть не могу этих проныр. Хитрые прожорливые твари. И как пролезла только? Дом на каменной подошве.
– Ир Комыш как-то говорил папе, что раньше здесь были крысы и много.