Еринка, уронив на землю клетушку с ящеркой, прижала руки ко рту. Митр вытаращился, рот открыл и шею вытянул. Саший попятился и потянул за рукав приемную сестру, но та стряхнула его вялую руку. Гриз, брезгливо улыбаясь, шагнул вперед, ловко подхватив с земли несколько камней.
Вейн дернулся сначала обратно к щели, но влезть не вышло, тогда он юркнул в сторону, чтобы сбежать. Гриз был выше почти вдвое. Они все были выше и как-то старше что ли, даже Еринка. Но камень ударил в землю, щелкнул о другой голыш и, брызнув крошевом земли и расколовшись, обжег острым осколком лоб Вейна.
Вейн прижался лопатками к камню. Сердце забилось.
– Ты еще что за тварь такая? – брезгливо проговорил Гриз. Была бы палка в руках, потыкал бы, но были только камни. Тот что полетел следом, разбился уже о скалу. Вейн вздрогнул, Гриз растянул губы в победной улыбке.
– Это ваш упырь? Этот мелкий лысый уродец? Откуда ты взялся, троллья отрыжка?
Ладони у Гриза были большие, почти как у взрослого. Камней поместилось много и вряд ли быстро закончатся.
– Не трогай, – сказала девочка. – Гриз. Не трогай. Я пойду с тобой к обрыву на первый полет.
– И на Встречный день?
Улыбка становилась шире, Гриз вертел в пальцах очередной камень, примериваясь. Митр канючил уйти, даже отошел подальше. Саший продолжал дергать Еринку то за руку, то за рукав принимался тянуть.
– И на Встречный…
– Долго думала.
Камень ударил. Вейн схватился за плечо. Другой камень не дал сбежать, высек колкие искры из скалы и, разбившись, оставил на щеке жгучий след.
– Гриз! – Еринка бросилась, но подросток растопырил крыло, оттесняя ее.
– Здесь было так хорошо пока ты не вылез. Портишь своей тварной мордой красивое место… Что это там у тебя в руках? Что ты там прячешь, а?
Он пнул Вейна рукой в лицо и дернул флейту к себе. Старая лента, столько лет удерживавшая подарок отца на шее, лопнула.
На миг стало тихо-тихо. Даже ветер притих. И трава. И камни. И солнце. Или это у Вейна стало темно в глазах?
Тогда как он мог видеть, что Еринка дикой кошью прыгнула Гризу на спину, с воплем: “Отдай!” вцепилась ногтями в лицо, в волосы, дернув голову парня назад?
Как он мог видеть свои руки, обхватившие флейту за выступающий конец, оплетенный лентой, которые дернули отнятое не к себе, а наоборот, навстречу Гризу, прямиком в его горло, где сладко билось и гудела синяя жилка, полная вкусной звонкой живой крови?
Как он мог видеть, как горячее и яркое потекло по белому дереву, так похожему на кость, по рукам, его и Гриза, как кровь хлынула у Гриза ртом, и какими удивленными стали его глаза.
– Отдай, – сказал Вейн. – Это мое.
Красные лаковые бусины брызнули, красиво ударяясь о темные перья в распахнутых крыльях. Тьма мигнула, сделалась алой. И золотой. Но алого было больше. А бездна внутри наконец насытилась и умолкла.
– Мамочка, мам... Где ты? Где? Мне так холодно. Спрячь меня, спрячь, очень страшный страх, больше моих глаз.
6
Анар нашла сына уже когда смеркалось. Слышала, как он звал, но понять не могла никак, откуда, словно эхо нарочно путало. Она металась, ободрала руки, лазая по щелям. Сбегала в лавандовую долину, возвращалась другой тропой, измотанная страхом и отчаянием, а потом почуяла запах крови и успокоилась. Потому что все поняла и даже почти увидела еще до того, как увидела на самом деле.
Не понятно, слышала ли она то, что слышала, ушами или как-то иначе, но над залитой багровым травой туманом стелилась мелодия колыбельной. Флейта и голос звучали вместе:
– Спи-усни, приснится сон, позовет за флейтой… Не ходи. Не ходи, теплая, маленький свет, не то станешь, как я… Я пошел. Звала, звала, ма… Плакала. Тихо, тихо не шуми, дверь неслышно отвори… Мне холодно, где ты?.. Забери меня, спрячь меня, спрячь… Солнце сядет, сгинет день, у порога встретит…
Он стоял с флейтой в руках, почти весь облитый таким же багровым, как трава и камни, и сиял. Свет вытягивался вверх, делая фигурку похожей на объятый дрожащим пламенем свечной фитиль. Невыразимо прекрасное лицо с развевающимися длинными волосами из нитей света, глаза звезды, улыбка, от которой подгибались колени.
– Вейн, солнышко, идем домой, – сердцем потянулась Анар, потому что за всем этим светом – тонкий фитиль, который вот-вот прогорит. – Идем домой, малыш.
Он вскрикнул, тонко и горестно, скрючился, пряча лицо, присел и юркнул в щель. Свет погас. Лишь чуть вспыхивало из пролома, будто горящий фитиль прижимали мокрыми пальцами.
Потом стало темно.