Самого хозяина и тех, кто его охранял, вообще жаль не было. Охрана разделила судьбу домашних, а Джерго Вейн сначала погонял по дому, дал посмотреть на мертвых слуг и родных, полюбоваться, как пламя убивает дом. Уничтожил все, что было дорого Джерго. И только потом отнял кровь и свет. Как Джерго и подобные ему разрушили и уничтожили собственный мир Вейна и убили маму.
Вейн надеялся, что затянется, но… Опустошение. А боль все та же.
Он отошел от стены в угол. Как на всяком чердаке, на этом было полно старья. Пауки давно обжили пространство между балками, заткали все, что могли полотнами паутины. Здесь пахло почти как дома, когда Вейн впервые забрался на чердак, а сумеречный предрассветный свет, чуть окрашенный близким пожарищем, был похож на тот, другой, что проникал в круглое чердачное окно, скатываясь в долину Ид-Ирей с ледяных шапок Харьи и Форьи. Или на тот, который осветил выстывший очаг дома после пробуждения.
Дом… Он снился. Тянул обратно. Но… нет. Вейн простился и простил. Со всеми. Всех. Один. Так безопаснее. Так… проще.
Оставаться на этом чердаке третью ночь кряду было глупо, но позавчера старуха, что жила в комнатушке под лестницей, ведущей на чердак, несла корзину с горючим камнем.
Долго несла. По две ступеньки в минуту. От старухи пахло немытым телом, прелой тканью, прогорклым жиром. Вейн хотел подняться быстрее, толкнул, опрокинул корзину. Слоистый, дурного качества горючий камень просыпался на лестницу, крошась, а старуха подняла слезящиеся глаза и прощения попросила.
Стыд обжег лицо. Кожа огнем горела, пока Вейн собирал с лестницы крохкие куски и нес наверх, подолгу ожидая, пока старуха преодолеет бесконечные двадцать ступенек, оставшиеся до ее жилища.
– Давно не приходил, сынок, – смотрели снизу вверх подслеповатые глаза в набрякших веках, – гостинца вот берегла.
Она порылась в кармане неопрятной заношенной юбки и протянула шарик карамели на прутике в затертой до прозрачности тусклой фольге. Рука с распухшими костяшками дрожала, и Вейн не нашел сил отказаться. В этой карамели, неизвестно сколько лет пролежавшей в ожидании, света было больше, чем в самой старухе, и уж точно больше, чем в убийце, следить за домом которого Вейн собирался с чердака.
– Придешь еще? – спрашивали глаза, пока запавший рот пытался совладать со словами, и наконец: – Приходи. Завтра.
Вот он и пришел. Завтра. То есть вчера. И после того, как побывал в доме Джерго пришел снова.
Еще вчера старуху вынесли в заколоченном ящике серолицые люди с безразличными глазами. Вейн не брал у нее ничего, кроме карамели, просто старуха дождалась, ее больше ничего не держало. Как и его.
Думал, что со смертью последнего убийцы что-то изменится, думал, станет легче. Да, изменилось. Стало никак. Пусто. Только свет из оконных щелей. Как дома. Почти. А хотелось бы еще и тепла. Поэтому Вейн встал и пошел обратно к пепелищу.
Не то чтобы специально, просто побрел, а когда понял, куда именно идет, сам себе не поверил. Его тянуло к дому последней жертвы возмездия, как на место гибели детей в Ид-Ирей. Но вряд ли там найдется кто-то, вроде Ривена Азлума, нечаянно подсказавшего с чего начать.
Он прошел еще немного и остановился, потому что услышал звук, будто гроздь бубенцов просыпали на пол, а каменная бусина, подарок дома, которую он всегда носил при себе, как флейту и кинжал, отозвалась.
Улица, на которой стоял Вейн, была достаточно широкой и нижние этажи домов почти везде занимали лавки. Ближайшая к Вейну принадлежала, как значилось на вывеске, некоему Имрусу Рому, артефактору и ювелиру.
В витрине отражался длинноволосый худощавый юноша в чуть измятой, но добротной одежде с одной рукой в кармане, где лежало вдруг запевшее хаулитовое зерно.
Имя на вывеске было знакомым, но Вейн никак не мог припомнить откуда, разве что память была не его. Помимо собственного призрачного отражения, Вейн разглядел прилавок и хозяина. Невысокий смуглый подвижный мужчина, стоя у торца прилавка, сортировал крупные бусины. Они звенели, когда их высыпали на ткань?
Вейн прислушался. Большей частью камни были пусты, лишь некоторые звучали, негромко но чисто. Однако человек за прилавком сортировал их, мешая пустые бусины с живыми, а некоторые живые и вовсе в сторону убрал, как негодные.
Несмотря на утро, лавка была открыта. Первые посетители не замедлили явиться. Хозяин отвлекся, показывая клиентам броши с витрины, оставив занятие, и Вейн не удержался.