Вейн спустился с крыльца, вышел за низкую ограду, привычно натягивая капюшон. Обернулся. Тоже привычно. Лавка притягивала взгляд, дорожка из разноцветных камешков так и манила ступить, призывно поблескивали окна эркеров. Вывеска приехала вместе с остальным добром из Корре и своей основательностью и слегка состаренным видом намекала на надежность и качество, проверенное годами.
Его кто-то толкнул. Не сильно. В конце концов он сам застыл посреди дороги. Рука нашла опору на сложенных башней камнях и в момент прикосновения перед глазами поплыло. Запах болота, душный и влажный, обжег нос и горло, у ног дрожала черной лужей тень – гротескный силуэт с флейтой у рта.
Мир выцвел. Свет, призрачный и блеклый, шел сразу отовсюду. Дом с лавкой был неживой, темный. Над крыльцом с покосившимся навесом беззвучно покачивалась вывеска. Сквозь провалившиеся ступеньки, ведущие к двери, пророс бурьян, в левой витрине, лишенной стекла, торчали колючие плети дикой розы.
А черная тень под ногами, вытягиваясь, ползла по камням, делалась всё плотнее. Болотная гниль забила горло, Вейн отчаянно попытался вдохнуть, захлебнулся ею и потерял сознание.
В себя приходил медленно, будто всплывал из-под толщи воды.
В лавке, кажется. Кажется, в комнате за прилавком на диване. Боком. Флейта упирается в ребра.
Приоткрылась дверь.
– Сюда проходите, веда, простите, что набросился прямо на улице, запаниковал, с ним никогда ничего подобного не случалось, а тут вдруг…
Мастер говорил торопливо и громко, второй голос, незнакомый, женский, непонятно почему отозвавшийся внутри болезненной вибрацией, был почти неслышен, но именно он заставил попытаться открыть тяжелые веки.
Шорох одежды, прикосновение бедра к бедру. Обжигающе. Словно голой кожей, голой душой по зеркальному срезу. И страшно взглянуть, но не взглянуть – страшнее стократ.
Кто-то сжал все струны мира в кулак, потянул до предела, отпустил и вспыхнуло золотом. А напротив – испуганные, изумленные, распахнутые безднами глаза. Темные, но… один голубой, другой почти, потому что часть радужки была карей.
– Ты… Ты… Это ты, – бился пульс, сбивалось дыхание.
– Я, – сердцем ответил Вейн, поймал своими руками потянувшуюся навстречу дрожащую руку той, которую считал погибшей. – Это я.
И пустоты не стало.
Междуглавие 3
– Терин! Терин, дорогая, – Питиво прибег к самым простым способам, чтобы привести в чувство свою договорную жену: брызгал на лицо водой, хлопал по щекам.
Применять иные средства воздействия поостерегся. Организм беременной женщины сам по себе непонятная штука, а организм беременной непонятно, от кого, даже на простые целительские заклинания может среагировать от “никак” до “глядь”.
Покопаться в саквояже веды в поисках чего-нибудь от обморока? Наверняка у нее есть.
– Эй, – он заколотил в стенку экипажа, – тормози!
Экипаж встал так резко, что Пи пришлось упереться ногой в сиденье напротив, чтобы его, вместе с лежащей на коленях Терин, не сбросило на пол.
Едва стали, Питиво распахнул дверцу. В экипаж ворвался холодный воздух с запахом снега, хвои и мокрой коры. Вокруг был лес, сумрачный, несмотря на довольно высоко поднявшееся солнце.
Возница заглянул, пропал и вернулся с пузырьком.
– Дайте ей понюхать, маджен. Это чтоб сон отгонять, но пахнет так, что и мертвого поднимет.
– Не надо, – сказала Терин и открыла глаза. – Все в порядке.
– Вы уверены?
Какой-то миг глаза у нее были другого цвета, разного. Один голубой, другой частично карий. Затем все заволокло тьмой и зрачки снова стали похожи на сочные темные почти черные вишни.
Питиво мысленно выдохнул. Сомнений в отцовстве не осталось, хоть веда Герши пыталась напустить тумана. Или просто очень хотелось, чтобы отцом ребенка был не ее покойный, пусть ему долго лежится, супруг.
– Да, уверена. Я в порядке. Сильные эмоции. И только.
– Зато теперь мне понятно ваше нежелание возвращаться в Нодлут.
– Меня вполне устроит, если место, где мы будем жить, будет находиться подальше от улицы Звонца.
Питиво посмотрел на трость, которая во время остановки скатилась, глухо ударившись о саквояж Терин. Темное дерево, драконья кость в рукояти. Та? Он ведь ее как раз в Нодлуте купил перед недолгим возвращением в Корре за вещами.
Стоила она бессовестно, но Пи даже торговаться не стал. Было ощущение, что эта вещь именно для него. Он как раз ее первой увидел, едва в лавку вошел. Бродил по парку, вышел к площади с фонтаном, с которой, можно сказать, и начиналась улица. Обошел фонтан, потрогал камень бортика, подивился дурости хозяина одного из домов, заказавшего выкрасить черепицу в зеленый цвет, и заметил вывеску. Фамилия Ром была достаточно известной, чтобы не пройти мимо и заглянуть.