Прости, свет мой, прости, сейчас…
Порез на руке едва затянулся, и кожа разошлась, стоило лишь посильнее нажать. В сложенную ковшиком кисть потекло.
– Не с-с-смей, – тут же отозвалась она, почуяв живое и горячее. – Я не буду! Я не могу… тебя… Я… Эльви, пожалуйста…
– Нужно, – пресекая возражения сказал Хаэльвиен и протянул натекшее Анар.
Сердце как кошка, обреченно ткнулась в ладонь, приняла, разбавив солью с ресниц, благодарно провела языком по ладони и выше, по порезу. Чтобы быстрее затянулось и не саднило так же, как у нее, от того что приходится принимать кровь. У вампиров есть негласное правило: тот, кто отзывается в сердце – не пища. Но сейчас был не тот момент, когда правила важны.
Он успел оставить поцелуй на влажной коже лба и убрать прядки с любимого лица. Пошептать ласковой успокаивающей ерунды ей и стремящемуся на свет малышу, гладил по животу. А когда сердце с силой сжала руками его колени, взял в руки флейту.
– А сейчас что было? – спросил вернувшийся с парящим ведром и стопкой простынь ир.
Простыни, судя по бахроме, уже порванные на лоскуты, он аккуратно сложил на одеяло, ведро пристроил у камина. Смотрел на Хаэльвиена, отводя взгляд от едва прикрытых краем рубашки голых ног Анар.
– Сейчас? Любовь. Тишина. Свет… А ты где все взял? Тут же не было ничего, только старый хлам.
– Ну… Взял, – пожал плечами и крыльями Комыш.
Огонь камина просвечивал край крыла насквозь. Видны были розоватые кости, а тусклые перья по краю словно тлели. Тень от крыла лежала на животе Анар покрывалом.
– Просто пошел и взял, будто оно всегда тут лежало. Оно и лежало так, будто всегда. Отрез льняной в шкафу в кладовой, ведро в коридоре… На плите в кухне чан с водой стоял и кипел уже даже.
Сердце подняла на Хаэльвиена измученный взгляд. Ее больше не беспокоило, что кроме него рядом какой-то чужой мужчина, который, после того, как она снова обмякла, на полминутки-минуту проваливаясь в дремоту, помогал аккуратно постелить прогретые над огнем лоскуты ткани.
– Очень больно, Эльви… – беспомощно жаловалась она.
– Еще немного, свет мой и моя тьма, еще немного, и мы его увидим. Он будет таким красивым, наш малыш.
Снова схватка.
– Так не должно быть, Эльви. Он должен был родиться позже, не сейчас. Сейчас я почти не слышу его, он словно пропадает, гаснет, ласковый теплый свет… М-м-м…
Хаэльвиен уже и сам слышал. Вернее, почти не слышал. Неужели все закончится так?
– Тут надо бы ири какую постарше, – встревожился Комыш. – У тебя на руках ей спокойнее, но лучше подушкой подоткни, а сам сюда. Встречать. Пусть родная кровь встречает и… Нат-ка вот, на руку душе своей вяжи, – добавил ир, дергая и, наконец, ослабляя прикипевший узел на нитяном браслете. Протянул. – Велейка моя тут рожала. Пусть помогает. Кому, как не ей.
Едва вылинявшая полоска обняла тонкое запястье, Анар снова застонала, выгнулась.
– Ноги ей держи, прижмет же! – вскрикнул ириец.
На простыни хлынуло черно-красным.
– А теперь зови. Имя-то есть? Зови…
– Виендариен, – сутью и голосом позвал Хаэльвиен, прикрывая глаза, чтобы лучше видеть дрожащий во тьме сверкающий чистым светом росток, и протянул руки. – Иди сюда…
2
Едва скользкое, вялое, в пленке плодного пузыря тельце оказалось в руках Хаэльвиена, Комыш подставил нагретую простынь, помогая завернуть.
– Головку придержи… Ишь, в рубашке родился.
Пуповина тянулась к матери синеватым жгутом, ребенок не дышал.
– Эльви, – простонала Анар, – Эльви… Детка моя…
– Ох ты ж! Рот ему прочисть, родитель. Шлепни, чтоб знал, под чьей рукой жить будет, и пусть себе орет уже.
Хаэльвиен сам сейчас, будто на свет родился. И сам сделал первый вдох. Сам открыл темные, как ночь, глаза в искрах звездного света. И сам впервые…
– Ма-а-а-а!…
Вспыхнуло золотом. Звук разнесся над миром, пронзил его насквозь, выплетаясь сверкающей нитью-лозой. Эхо ее, застывшее на миг в рассветной мороси прямо над домом, было похоже на башню, увенчанную абрисом качнувшегося колокола.
Он был полон тишины. Переполнен ею…
Разбежались по призрачному хрусталю алыми трещинами нитки сосудов, и тишина пролилась сквозь них небесным хоралом, откликаясь на это первое «ма», разнося его под набухшими снегом облаками.
– Ух ты! Вот это я понимаю! – потрясенно произнес Комыш. – На весь мир зазвенело. Или это у меня в ушах?
Не известно, что там насчет ушей пожилого ира, а у Хаэльвиена звенело в каждой клеточке. Его дитя, его первое дитя, лежало у него на руках, суча ножками и сжимая прозрачные пальчики в кулачки.