– Что же делать, когда… поет?
– Поет… – тепло улыбнулся Вейну и каким-то своим воспоминаниям мастер Ром. – Когда поет, уже ничего не сделаешь. Но уж точно, чего не следует делать, так это ходить за ней по пятам и глазеть из-за угла. Окружающие могут подумать, что ты задумал что-то дурное.
– Вы… – Вейн почувствовал, как полыхнули кончики ушей, а следом и лицо.
– О! Засиял. Да, я видел. И не только я, наверное. Тебя ведь из мастерской лишь угрозами можно было выгнать. Я даже одно время думал, что это из-за молоденьких барышень, что нет-нет да и прогуливаются мимо, заглядывая в окна лавки. Но теперь ты сам готов бежать с поручениями, особенно охотно в центр, – подначивал Имрус.
Мастер продолжал смотреть. Его темные глаза бликовали от стоящей на столе холодной голубоватой светсферы, как капли расплавленного серебра. Для каждой работы, для каждого материала у мастера был свой оттенок света. Точно так же, как для каждого предмета или живого существа у Вейна был свой звук.
И сейчас-всегда Вейн замер, потому что аккорд Терин стал сильнее, а значит она ближе, чем была утром или час назад.
– Вдруг захотелось чаю и крендель. Сходишь в пекарню на углу? – будто бы между делом сказал Имрус Ром.
Вейн кивнул. Он уже взял новый камень и, хотя не приступил к основной работе, а только очистил от случайных пылинок, не дело было бросать.
– Очень хочется, – как-то слишком уж горестно вздохнул Ром. – Особенно крендель
– Хорошо, мастер, – Вейн почувствовал, как уголки губ ползут ко все еще немного горящим ушам, – я схожу.
– Только не хватай первый попавшийся с витрины, попроси те, что лежат подальше. Они будут свежее.
Вейн немного торопливо поднялся, снял фартук и халат, взял с вешалки свой плащ.
– Вейн, – окликнул Имрус. – В аптекарскую лавку тоже зайди. Попроси сбор от бессонницы. У меня случается. Иногда помогает прогулка, иногда достаточно открыть окно и впустить в комнату свежего воздуха. Перед рассветом особенно хорош. – Мастер сделал паузу и добавил: – То, что я сказал об окружающих… Что они могут подумать дурно, относится не только к дневным прогулкам, мальчик мой.
– И вы тоже, – понимая, к чему разговор, спросил Вейн, – можете подумать дурно?
– Смею надеяться, я знаю тебя чуть лучше, чем прочие. Иди. Ты свободен после того, как принесешь, что я просил, но камни должны быть готовы к концу недели.
– Вам не нравится этот заказ.
– Да. И я довольно часто отказываю в таких случаях, но не всегда можно отказать. Не всем. Но это не значит, что нужно откладывать и тянуть. А ты все еще топчешься в дверях, тогда как мастеру для восстановления душевного равновесия нужен всего лишь свежий крендель! Или два?
Вейн притащил три и почти сразу же ушел. Пекарня была в одной стороне, а аптекарская лавка, в которую он хотел бы заглянуть, совсем в другой. Не заглянуть даже, рядом пройти или постоять, прислушиваясь. Возможно, вернуться немного назад и направиться к дому исцеления, где принимали всех. Обычных. Там три дня в неделю работала Терин. Всякий раз по-разному, поэтому Вейн не знал заранее, будет ли она у себя или на работе, но когда он слышал ее, удержаться становилось очень сложно.
Это было похоже на голод, только совсем другой. Голод сердца. А тот, другой, молчал, потому что сердце звучало громче.
Мастер не придумывал ни капли. Вейн действительно ходил за Терин тенью. Останавливался, когда она вдруг замирала, почувствовав, как звенит-зовет струна у него внутри. Внутри нее была такая же. Звенела-звала так же, несмотря на то, что Терин отчаянно боялась. Страх был густо смешан с чувством вины, вязким, будто застывающая смола, будто трясина, в которой обеими ногами увяз Вейн.
Ему снилось то, что пришло в видении у фонтана. Он просыпался, вскакивал, задыхаясь, жадно прислушиваясь к песне мира, чтобы различить тот самый аккорд-спасение. Услышать-слушать ее.
Три, четыре…
Терин шла по улочке, возвращалась с утренней смены в доме исцеления.
Сердце плакало-пело, тянулось к ней.
Так близко… Дальше нельзя. Заметит.
Замереть-ждать.
Еще несколько ее шагов, и он сможет подойти.
Ближе…
Дома здесь стояли тесно, едва не пихаясь боками. В щелях густо рос шиповник, одичавшие розы, крапива. Редкие козырьки крылец и узкие железные калитки прятались под клубками и бородами вьюнков. Из подвального окошка за Вейном следили бусинки-глаза. Никуда без них.
Чтобы скользнуть к следующему укрытию, заросшей плющом полуколонне, отбрасывающей на стену густую малахитовую тень, пришлось выйти и обогнуть две округлые ступеньки заколоченного заднего входа.