Шаг и… Ветер промчался между домов, сорвал капюшон с головы, холодя криво остриженные волосы. Вейн сам виноват. Сам себя стыдил за невнимательность, когда стягивающий волосы шнурок развязался и пряди попали в поле горелки. Концы пришлось остричь. Волосы на затылке пострадали больше от неумелых в обращении с ножницами рук, чем от горелки. И теперь там холодно, а в груди бьется-дрожит. Потому что она обернулась.
Прижала руку к губам, как делал он, боясь что заговорит, и протянула другую ладонью вверх, как протягивала в окошко в ограде.
Вейну давно не нужна была флейта, чтобы позвать, но он взял ее в руки и коснулся губами. Две ноты. Несколько тонов. Даже с двумя нотами можно звучать, не повторяясь, очень долго.
Сонные ночные мотыльки выбрались из щелей. Их серые, словно присыпанные пеплом крылья были не так красивы, как крылья ярких весенних бабочек, что слетались в секретное укрытие внутри сиреневого куста, поэтому Вейн добавил немного от себя. Немного света. Чтобы Терин было не так страшно. Чтобы ему было не так страшно.
Навстречу.
3
Все случилось не сразу. Не в тот день, когда они посмотрели в глаза своим страхам и преодолели пропасть.
В тот день они сидели друг напротив друга держась за руки, вполне счастливые тем, что можно касаться друг друга. Вейн говорил, он за всю свою жизнь, наверное столько не говорил, а Терин слушала. О доме, который вырос, потому что сердцу танэ Фалмари нужно было место, где она и их ребенок смогут быть в безопасности. Месте, где поет тишина и прячется от чужих глаз светлая детская с привязанной к потолку плетеной колыбелью. Комнате, в которой заперли любовь из лунного света, звезд, печали, слез, невозможных обещаний, отчаяния и рассвета. Кухне, в которой тепло просто так, гостиной со старым камином и похожей на крыло серой шалью на подлокотнике кресла. Про тонущий в тумане двор, глупых сонных светлячков под крыльцом, и странного лилового цвета фиалках, которые растут у дорожки и на которых одинаково прекрасно выглядит что иней, что роса, что слезы прощания.
В тот день Вейн ушел с чаем для хорошего сна, за которым отправлял его мастер Ром задолго до сумерек. Он впервые забыл накинуть на голову капюшон. Терин убрала волосы, долго гладила и перебирала прядки, так ей нравилось как мерцает в них свет из окна и тот, что не в силах сдержаться, излучал Вейн. Стянув пучок алой лентой, Терин смеялась. Извинялась, что другой у нее нет, потому что лент она не носит, вот только Вейн теперь как ирийская невеста. От ее смеха было щекотно внутри, Вейн улыбался в ответ и света делалось больше.
Короткие пряди щекотали шею. На затылке немного тянуло. Наверное один из волосков попал в узел, но Вейн не стал поправлять. Это было похоже на струну, которая натянулась между ним и Терин. Он точно знал, если сейчас обернется, она почувствует и выскочит на крыльцо, но не стал. Столько всего… Нужно побыть с собой. И ей и ему. Особенно ей. Больше всего Вейн не хотел, чтобы она привязалась к нему из-за того какой он, из-за невольного призыва, который он мог излучать вместе со случайно пролившимся светом.
Но едва заканчивались задания, оставленные мастером Имрусом на день, Вейн возвращался в лавку на углу, входил, протягивал руки и начинал говорить. Терин ни разу не прервала. Не уронила ни слезинки. Не одернула. Не осудила. Не посмотрела как на чудовище. И взгляда не отвела ни разу.
Зато рассказала, как лежала в беспамятстве, и об отце, приезжавшем в общину. Вейну было горько, танэ Фалмари так легко поверил, что никого не осталось. Но когда сердце разбито, верить в невозможное… невозможно. У отца ведь был хран с каплями крови, неужели, когда Вейн спал, растворившись в тенях под защитой дома, он все равно что умер?
Вейн признался-сказал о голоде, одиночестве, разбитых зеркалах, слезах матери, ревности, страхе, птицах и мотыльках, о том, как терял себя, и том, что держало: свет оставленной отцом флейты, горячие руки ира Комыша, мамина любовь и окошко в ограде, сквозь которое он однажды увидел девочку, не боящуюся протягивать руку навстречу.
Про побег, про подвал, про отчаянную попытку матери все исправить, про месть и другого себя он рассказывал уже на втором этаже лавки артефактора.
Терин попросила показать, как он живет и Вейн отвел ее в свои крошечные комнаты наверху, а потом по откидной лестнице на чердак.
Она долго перебирала газетные вырезки, которые Вейн собирал в старом сундуке в углу. Мастер был уверен, что он собирает заметки об эльфийских домах, которые располагались на газетном листе в одном и том же месте и не догадывался, что дело было в оборотной стороне, куда неизменно попадали сведения о найденных на окраинах телах.