Эльфир вдруг обмяк и рассмеялся.
– Что веселого, тварь?
– Мы можем очень долго здесь возиться, валяясь в грязи, пока у нас обоих не иссякнут силы.
– Не иссякнут.
– Твоя возможность черпать из бездны мрака, ограничена, ты скоро начнешь слабеть, ты уже слабеешь.
– Ты тоже.
– Возможно, но я это переживу, а ты нет, я ведь могу взять и у тебя, ты вполне достоин моего внимания, убийца.
– Я не убиваю, я наказываю. Очищаю мир от тварей.
– И чем ты отличаешься от меня?
Арен-Хол замолчал. Было тихо. Он даже не сразу понял, как вокруг тихо, хотя призванные им силы продолжали ранить землю за границами образовавшегося купола, он сам продолжал чувствовать проходящий сквозь тело поток, удерживать полукровку, спеленутого расползающимися и вновь наслаивающимися ловушками и проклятиями, и что полукровка почти не размыкал губ, когда говорил. Смотрел странными глазами, в которых уже почти не осталось алого, только первозданный мрак и долгие сверкающие звезды.
А потом услышал… колыбельную. Больше всего это было похоже на колыбельную. Так могла бы петь его мать для него или его будущая жена, покачивая кроватку с его будущим сыном в детской…
…белым по белому. Низкое кресло, узкая кровать, столик, комодик, плетеная колыбель, привязанная к потолку. Застывшее время. Единственное темное и живое – орхидея, вросшая в раму окна. На коротком одеревеневшем стебле темно-пурпурный, практически черный цветок, похожий на разбитое, искореженное сердце или испачканную детскую ладонь, прижатую к стеклу…
– Солнце сядет, сгинет день,
У порога встретит тень…
Тихо, тихо, мягко тьма
Убаюкает тебя.
Спи-усни, приснится сон,
Позовет за флейтой он.
Огоньками по тропе
Приведет тебя ко мне, – звучал-звал голос и флейта.
Где-то там и здесь, словно отразившееся во множестве зеркал эхо. А из-под кокона удерживающей эльфира тьмы упрямо било золотом, насквозь, тонкими струнами, как солнце сквозь плотный облачный слой.
– Я иду. Иду к тебе, свет мой, весь, сколько есть, – закрывая глаза и будто бы выцветая, шевельнул губами эльфир и странно изогнулся, будто собирался вывернуться из собственной шкуры.
Арен-Хол выбросил руку, срывая с его головы капюшон. Цапнул за растрепанный пучок, закрепленный криво завязанной лентой, но только ленту и схватил. Волосы протекли сквозь пальцы туманом, а сам полукровка распался гаснущими в этом тумане искрами вместе с тишиной, больно ранящей обещанием тепла и покоя.
Плетения схлопнулись. Арен-Хол невероятным усилием сознания, гаснущего под гнетом наваливающегося отката, стянул переход за грань, влил часть потока в каркасы щитов, пожалел, что не озаботился прихватить хоть парочку пустых накопителей, стиснул руку с жалким трофеем и… все.
. . .
Так отвратительно Арен-Хол себя не чувствовал с утра после выпускной вечеринки в Академии.
Не так уж эта Академия была ему нужна, и не такими уж замшелыми формалистами были отец и дед, раз решили, что нужно сделать аванс в сторону новых порядков и отправить в гнездилище другой стороны (читай плебеев и будущих функционеров конгрегации) хоть одного отпрыска. Может уже тогда чуяли, что опоры рода из него не выйдет?
После завершения Академии (большей частью экстерном) не проходило и недели, чтобы кто-нибудь из старших не намекнул, что суждения, чрезмерная лояльность и одобрение части реформ конгрегации проистекают от сомнительного образования и не менее сомнительного круга общения во время оного. Но ведь А́рман Тан Холин был там не единственным “золотым ребенком”.
Элита платила за уже изученные под домашним присмотром науки, рассматриваемые чуть под другим углом, из собственного кармана и держалась особняком от прочих. Но казусы случались. В условных приятелях у Тана Холина значились не только родовитые отпрыски. Это впоследствии, когда ему отказали от дома, только пользу принесло.
Осознав, ориентируясь на ощущения тела и окружающие запахи, что он находится в доме исцеления, Арен-Хол кое-как разлепил веки. Зрение сфокусировалось и разочаровало: темноволосая сиделка была не Терин, за которую он ее принял, непривычно и неудобно дрогнув сердцем.
Ему дали напиться, помогли привстать. Прикосновения рук и упругой груди к плечу вызвали новый прилив раздражения, словно Арен-Холу пытаются всучить подделку вместо оригинала.
– Сколько я?
– Почти двое суток, светен.
Закрыл глаза.
Поздно. Упустил. Теперь заново. Почти. Тьма…
Дернул ртом, отсылая сиделку прочь. Ушла и сразу стало комфортнее. Даже браниться от бессилия расхотелось. Толку?