Потом танэ долго перебирал бусы, слушал и думал.
– Уйду с рассветом, – наконец сказал он. – Хороший дом, правильный. Пусть бусину бережет. Вейн не зря ему пел. Жил здесь, любил. В бусине часть его души.
– А эти бусы? Я все переживал, правильно ли сложил. Вдруг испортил? Я ведь не могу слышать, как он. А вы? Можете?
– Могу. Но его сердце и свет была права. Можно складывать в любом порядке, он сделал самое сложное – собрал их вместе. А она потом принесла самую правильную нить. Пусть пока так побудут. Все равно им недолго вместе осталось. У каждой своя судьба, хоть они и переплетены. Ближе всего вот эти. Далеко сидят, но если вот так свернуть, начинают звучать. Очень хорошо звучат. правильно.
Эльф улыбался завибрировавшим бусинам, жемчужной, янтарной и двум опаловым, потом посмотрел на гранатовую и погрозил пальцем.
– Танэ. А как же портреты ваши в газетах? Вы там вон какой, а на самом деле…
– Все врут, – вздохнул старейшина.
– А сын? Тот что на портретах с вами?
– Моей жены. Но не мой. Я просто согласился, что мой, чтобы они от меня отстали уже. А что похож так… Не так уж нас и много. Где ту разнообразия наберешь. Да. Если снова барышня приставать начнет, продай, так быстрее все в нужные руки попадет.
– Что?
– Дом, – улыбнулся Хаэльвиен и морщинки от глаз разбежались лучами-паутинками. – Оба дома. Мне пора, а то меня наверняка уже хватились и по всему городу с воплями и квадратными глазами ищут. Представляешь эльфа с квадратными глазами? Жуть.
Послесловие 3. Флейта
Крайние дома таяли, растворялись в тумане. Там, где раньше были аккуратные заборчики, торчали кривые черные ветки и скрюченные стволы. Мостовая сглаживалась, и в серую муть ныряли уже не камни, а деревянные доски настила, вдоль которого тянулась вереница вешек. Между ними на невидимой нити покачивались бумажные фонари с тлеющими внутри гнилушками огоньков. Зеленоватые, тускло-синие, желтые… Будто болотные манки внутрь посадили. Едва я шагнула в сторону от фонтана, улица растаяла полностью, остался только настил из влажных сырых досок с неровными краями и зеленоватых на стыках.
Под настилом мерзко хлюпало. Гадко и лениво. Доски прогибались, в щели проступала темная вода пополам с тиной и грязью, по бокам от края, потревожившего зыбкий ковер мха, чахлых цветов и травы, расходились волны.
Болото, топь… Багна… Я где-то слышала такое слово.
Плеснула и растеклась по доскам гнилая вода, а я босиком. Должно бы быть холодно… Мерзкое ощущение между пальцев есть, а холода нет. Зато от фонариков – тепло. Я протянула руку…
– Ма… – и вспыхнуло ярче, подавшись навстречу, и соседние светляки, вспыхивая следом, качаясь и расшатывая вешки, зашептали не то дразнясь, не то откликаясь на это первое «ма», разнося над топью самое главное во всех мирах слово.
– На тропинке ни души.Поспешите, малыши.За дорожкой огоньковВы найдете новый дом, – пело из тумана, и следом вступала флейта.
Не разобрать, где заканчивается одно и начинается другое, так прекрасны они были. И голос и флейта.
Настил внезапно пропал, я стояла на твердом, чувствуя траву под ногами.
Плоский холм, круг из камней. Туман низом, такой плотный, что кажется, ступаешь по вате. И он, тот что пел флейтой и голосом, стоящий спиной. Опустил флейту, молчал, и я откуда-то знала – улыбался, а меня начинало колотить от одной мысли о том, что он сейчас повернется.
Нет, он не двигался – танцевал. Сначала я решила, что он эльф. Тело у дивных скроено по другой мерке, чем у прочих рас, будто бы чуть вытянуто вверх. А еще уши характерной формы и изумительные волосы и глаза. У него – красные. А еще клыки. Он мне улыбнулся, поворачиваясь и отнимая флейту от алых губ. И я немела от красоты.
– Кто ты? Что за тв… творение?
Он рассмеялся, и я упала на колени от смеси ужаса и восторга – так звучал его смех.
– Подобных мне называют эльфир, но илфирин мне нравится больше.
Я так и осталась сидеть, прокатывающиеся по телу судороги все равно придавили бы меня к земле. Я упиралась в туман руками и там, где кожи касалось белое марево, мое тело теряло цвет, становилось полупрозрачным.
– Что тебе нужно от меня и этих детей?
– Блудная душа не понимает, почему пришла? – он поднес к губам флейту, белую и тонкую кость в розоватых прожилках, проиграл несколько тактов, а я поднялась. Не его волей, своей.
– Я звал не тебя.
Может, он стал говорить иначе, или я перестала реагировать на звуки его голоса, но колени больше не подламывались, а дрожь и экстаз можно перетерпеть.