Это как ходить на охоту ради веселья магу, который на дистанции может изжарить, проткнуть или раздавить практические любого простого зверя. В чем интерес?
Да, были и смертельные случаи — и чаще всего игроков затаптывали, постоянно ломали кости, были разрывы внутренних органов, выбитые зубы и глаза. Но тут всё было добровольно — не хочешь, не играй, играешь — не жалуйся. Боишься за кости — одевай воинский доспех. Нет своего — одолжи.
Доспехи разрешено было пока таскать любые. Есть силы — ну так вперёд. Только долго ли ты сможешь в такой защите бегать? Сможешь ли поймать верткого зверька? Поэтому все постоянно пытались их доработать, усовершенствовать.
Из доспехов пока на первом месте стоял кольчужный доспех из плоских колец и твердые кирасы из вываренной бычьей кожи, а также наплечники, пояса, перчатки и наго. Шлем тоже всякие разные — у крыс же в основном традиционные маски, выполненные из металла или кожи. У некоторых, кто мог себе позволить (по пальцам пересчитать), он имел форму напоминающую голову грызуна, с острыми зубами. Украшений никто не использовал — но вскоре всё должно измениться. Для команды своих восьми подрастающих крысок я уже заказал накидки с изображением оскалившейся пасти. В целом сейчас никто с внешним видом (касательно чистоты) доспехов имели в целом грязный и изношенный вид, отражая их жизнь в подземельях и боях. А так — каждое ордо, да и в целом каждый крыс мог иметь свои особенности и стиль доспехов, но их общие черты включали гибкость, маневренность и защиту от врагов. А ещё многие ставили именно свои доспехи в качестве приза для проигравших, поэтому все активно обменивались железом.
Жестким, категорическим запретом было наличие оружие! За это рабством можно было не отделаться (так как иные бойцы на это осознанно шли, зная, что своей силой и мощью смогут вновь выбиться в клановые). Если кто мало того, что проносил его на игру, а то и использовал против команды противника — то следующий матч уже играли его головой, что всем очень нравилось! Головы предыдущих придурков Гортакс бережно хранил, вываривал, очищал, а потом украшал ими барьер. Тут различия не было ни для кого, ни для тех, кто входил в состав Клыков Пустошей Глермзоя, так и для чужеземцев. Да, были у нас и такие. Главным образом порой появляющийся клан Схэрров, а также некоторые гости-нелюди: представители оборотней, мелких кланов крысолюдов, что стекались под моë знамя.
Находились у нас те, кто просил меня прекратить это баловство, из-за которого выходили из строя крепкие бойцы. Были такие даже в Совете, куда я выбрал тех, кто вроде как умнее среднего рядового уровня.
Почему же я не запрещу игру? Да, терять вот так бойцов явно не самое лучшее дело.
Резон был: у всех живущих здесь было слишком мало развлечений. Война, бойцовская арена/яма, курение запрещённой хургуни, выпивка да еда. Многим не хватило возможности, будучи не в походе, как-то выплеснуть силу и накопившуюся злобу, показать себя во всей красе всем окружающим и обратить на себя внимание — моё, альф, и лучших бет, самому стать бетой, почесать кулаки о чьи-то морды (бывает и особо ненавистные хари обоюдно хочется начистить без риска заработать штрафы). Некоторые слухи распускали специально — вроде что так можно заполучить доступ к самкам. Конечно нет — там помимо силы, доблести на первом месте стояла верность мне. Но я не спешил опровергать.
Неожиданно для многих игра стала элементом дипломатии и внутренней политики. Среди всех стай и кланов крыс, и даже появившихся гунулов и людей, которые приняли мою власть, было много общего, но и разного тоже хватало. Они все были слишком самодостаточные. В целом они даже могли и прожить без меня и моей власти. Пусть прячась и выгрызая себе жизнь каждую минуту, но могли жить, что и доказывали. Требовалось что-то, что их всех сплавит, объединит в единую стаю. В единое государство. В этом мне помогало сила/единое войско, торговля и вот, неожиданно, игра.
И была ещё одна причина.
Во многом эта игра была для меня как сохранение детского состояния восьми оставшихся крысок.
Детство, если когда-то и было, ушло далеко-далеко, оно стало еле различимым в зыбкой, туманной дали, называемой прошлым, и это не вызывало в его душе ни печали, ни сожаления. Я четко помнил только моменты начиная с пробуждения в той проклятой лаборатории, из-за чего вообще слабо понимал — что это такое — детство.
Наверное самое близкое слово к его определению, если бы захотел его сказать было бы — беспомощность. Одновременно хотелось чтобы мелкие уже наконец выросли, отрастили зубы и могли самостоятельно противостоять этому миру, а с другой — ещё немного и смогут ли они вот так самозабвенно радоваться мелочам жизни? Необычным косточкам, редким цветущим растениям, пыльной бури, унесшей и раскидавшей часть вещей по округе, дождю из каракатиц? У подросших крыс я такого не слишком замечал.