Некоторые твари содержались в отдельных клетках, и лишь звон цепей, удерживающий их, показывал, что они не пустые. И стоны, которые эти существа издавали. Что особенно сильно мешало. Порой даже сводила с ума невозможность заткнуть эти стоны — вой — скулёж. В груди копилось глухое раздражение на вонь, противную еду, на компанию зверолюдов, с которыми невозможно было поговорить, и с которыми приходилось делить еду, и чьё мясо было весьма противным на вкус. На тех людей, которые были напротив, но не отвечали на мои вопросы и разговаривали на непонятном наречии. И ненависть к друкаям/наггароти, что засунули меня в эти условия.
У меня зажила шкура, хвост постепенно пришёл в норму, но начал облазить мех. По телу начала расползаться сыпь, и я не понимал, что с этим можно было сделать.
Через неделю потерял возможность понимать где день, а где ночь. Сон воспринимался как избавление от этого странного бытия, ожидался как милость, которую непонятно было как заслужить.
Главное занятие, которым я стал заниматься, это, привалившись к прохладным прутьям решётки, смотреть, что происходит в зоне освещённости, чтобы не пропустить того, как время от времени очередную партию невольников уводят в недра корабля друкаи, вооруженные до зубов.
Невозможно было представить, что я нахожусь внутри плывущего по морю, или океану судна.
Этот гигантский корабль не раскачивался, не скрипели какие-нибудь снасти, не пахло деревянными частями. Лишь камень, вонь, металл решёток.
Не помню, когда меня первый раз вывели из клетки. Думаю, что месяц всё же прошёл к тому времени.
Очередной отряд шёл по переполненным камерам, вытаскивая сдохших и почти сдохших обитателей. Так я думал. И удивился, когда в нашей обители они потащили меня и одного унгора.
— Это что же, я так плохо выгляжу?! — моё сердце замерло от того, что сейчас меня просто прикончат где-то, а может пустят на корм каким-нибудь чудищам. Вот кто их знает, в чём цель нашего нахождения здесь? Может нас тут и маринуют как деликатес для отборных тварей, которым надо подавать мясо в обрамлении «изысканного» букета фекалий.
Но этот отряд набирал не только подыхающих. Он весьма выборочно, под руководством офицера в вычурно украшенной броне, с отделанным золотыми накладками оружием, выбирал из камер только по ему видимым причинам отдельных существ и, заковывая в цепи, либо связывая, уводил. Меня связали. То есть посчитали не таким опасным? Я вам ещё покажу, уроды.
Набрав пару дюжин разнообразных особей, нас повели куда-то наверх по вымощенным камнем внутренним дорожкам под арочными сводами в зал. Явно рабы — люди в ошейниках окатили каждого несколькими вёдрами воды. Стоя мокрыми, со стекающей по облезшей шерсти и меху водой, из-за которой они, намокнув, облепили наши тощие тела, мы ожидали развития ситуации. Явно ни на что хорошее надеяться не стоило, но гнить заживо в их камерах — не такое уж и приятное дело. Всё что угодно может оказаться лучше.
Вокруг толпы стояли друкаи, что на любой поворот корпуса не туда, куда указывали, хлестали плетьми. И помимо них, полным-полно настороженных воинов с блестящими копьями, которые только и ждут, чтобы кто-то дёрнулся…
Оставляя мокрые следы, мы вошли в здоровенное помещение, где уже находилось немало всевозможных тварей. Вокруг была суета, главным образом уже не от пленников, а от их хозяев.
Откуда-то глухо доносились стоны и крики, как будто кричали синхронно одно и то же тысячью голосами, если такое вообще возможно. Покалывая наконечниками копий и ударами хлыстов, прогнали куда-то трехголового змея. Рабы под конвоем тащили по полу окровавленные тела людей в доспехах, которые скрежетали на каждой неровности, а другие тут же старались замыть следы тянущейся за ними крови. Но даже после её стирания запах никуда не девался, отчего многие существа раздували ноздри, стали чаще дышать, их глаза стали наливаться красным…
Небольшая сортировка, и вот уже я оказываюсь не в паре с унгором, а в толпе человекоподобных существ с продолговатыми головами, горящими или отблескивающими красным глазами, пегим, коричневым или чёрным окрасом меха, единичными предметами доспехов и набором острых резцов. То есть типичных крысолюдов. На моё появление кто-то из них агрессивно зашипел, постаравшись вытянуться повыше, кто-то прижал уши и опустил нос пониже. А я им обрадовался — старые знакомые! Может с ними найду общий язык?