С этими словами он пришпорил своего коня и скрылся в зарослях. Сначала казалось, что тропинки нет, и они пробирались (далеко не бесшумно) сквозь огромные заросли пальм, папоротников и лиан. Но очень скоро подлесок поредел. Огромные деревья нависали над ними, монстры с грубой черной корой, увитые лианами, мхами и свисающими эпифитами. Лошади действительно были великолепны. Они избегали корней и камней и, одновременно, каким-то образом балансировали своими всадниками.
Они начали резко подниматься, пересекая журчащий ручей. В пятнах солнечного света над водой Пазел увидел переливающихся голубых бабочек — сапфировые облака взлетали при их приближении.
— Куда вы нас ведете? — спросил он.
— Тихо! — сказал Отт. — Или ты поймешь, что я привел тебя в могилу. Мы поднимаемся на гору, известную на Внешних Островах как Дрот'улад. Злой уголок огромного, злого острова.
— Злого? — переспросил Пазел. — Но он прекрасен. Посмотрите на него.
— Конечно, я смотрю, — сказал Отт, который на самом деле вглядывался в деревья впереди. — Да, злой: это имя означает Череп Дрота, демона-принца. Но сейчас нам угрожает не Дрот. Я опасаюсь людей-леопардов. Это их часть Брамиана, если судить по отчетам тех людей из внешнего мира, кто приезжал сюда. К счастью для нас, они боятся подниматься на Дрот'улад, но иногда скользят вокруг его подножия, чтобы поохотиться на обезьян или диких собак. Они искусные лучники и убьют нас, если смогут.
— Почему они боятся горы?
— Потому что на вершине живет нечто, что их убивает. Не сам демон, я думаю, но, возможно, что-то не слишком лучшее. Нам самим было бы лучше избегать этого места. Но гребень — единственный быстрый путь к нашей цели, и Элкстем клянется, что мы должны выйти в море в течение нескольких дней, иначе Вихрь лишит нас всякой надежды на безопасный проход.
— Но что, во имя Девяти Ям, вам нужно на Брамиане?
— Вообще ничего. Меня беспокоят желания наших союзников.
— Союзников?
— Помолчи, парень.
Дорога становилась все круче, и они были вынуждены перевести лошадей на шаг. Теперь они двигались по своего рода дороге: извилистой грязной тропинке, полной корней, коряг и поваленных деревьев. Их взорам предстали причудливые сочетания цветов: мясистый оранжевый гриб, который, казалось, светился в тени, алая колибри, золотисто-металлическая бабочка. Время от времени тропинка выходила из-под прикрытия леса и огибала вершины скал, выступающие, как серые зубы, из покрывающей зелени. В такие моменты Пазел смотрел вниз на дымящиеся долины, на озера и извилистые реки, и однажды он увидел кольцо стоячих камней на безлесной вершине холма и струйку поднимающегося дыма.
Его уши терзали звуки. Свист, улюлюканье и вой: шум бесчисленных птиц и зверей, хотя он видел только тени, проблески движения, намеки на крылья. Хуже всего были насекомые. Его измененный слух делал их вой, гул, писк и жужжание отвратительно отчетливыми. Когда они кусали его за уши, он слышал, как прокалывается кожа.
Вверх и вверх, час за часом. Дождь поразительной силы приходил и уходил. Когда он становился достаточно сильным и ослеплял их, Отт подавал сигнал к остановке, и лошади стояли, обдаваемые холодными брызгами, а тропинка превращалась в реку, хлещущую по их ногам. Пазел затыкал уши, оглушенный. Но ливни быстро проходили, и, казалось, в то мгновение, когда падали последние капли, сквозь них пробивалось солнце.
Разум Пазела снова затуманился, и он потерял всякое чувство времени. В одну минуту он цеплялся за гриву лошади, когда животное с трудом взбиралось по какому-нибудь узкому ущелью; в следующую он смотрел на волосатую лиану толщиной с его руку, только чтобы обнаружить, что это была чудовищная многоножка, карабкающаяся по стволу.
В следующий момент он поймал себя на том, что вяло прислушивается к дневному уханью филина. Казалось, никто больше не мог слышать птицу, и Пазел не мог найти ее в кронах деревьев над головой. Но он услышал ответ его подруги и мягкое трепетание крыльев. И затем (у Пазела резко перехватило дыхание) первый филин заговорил словами. Его голос был черным и бархатистым, голос ночного охотника, разбуженного днем.
— Хотел бы я знать, куда, по их мнению, они направляются.
— Ты мог бы спросить, — сказала его подруга, более высоким голосом.
— Они дикари, моя дорогая глупышка. Они не говорят на брамианском языке.
— Мне не нравится эта гора, — тревожно пропищала вторая сова. — Я чувствую вкус морского воздуха, и это меня пугает. Разговоры береговых птиц всегда полны страха, военных кораблей, передвижений людей. Давай отправимся вглубь страны сегодня вечером. Где мир все еще цел.