— Дурацкое поручение, — проворчал мужчина-икшель по имени Стелдак.
Диадрелу прикрыла глаза ладонью. В трехстах футах под ними стояли на якоре «Чатранд» и одномачтовый корабль Сандора Отта, скрытые с трех сторон подковообразным островом.
— Посмотрите туда.
Она указала. Из-за куттера показался ялик «Чатранда». Его парус уже был спущен. На борту Великого Корабля люди готовили шлюпбалки, чтобы принять маленькое суденышко.
Диадрелу достала из кармана короткий монокуляр и поднесла его к глазу. На ялике был Пазел. Она испустила глубокий вздох облегчения. Мальчик пережил еще одно злоключение. Рин знает, что они делали с ним на этот раз.
— На борту нет Эрталона Несса, — сказала она вслух.
Стелдак зашипел сквозь зубы.
— Значит, все так, как я предсказывал, — сказал он. — Они отдали его кому-то на Брамиане, кому-то, кто использует его во зло. Как бы я хотел, чтобы вы закололи их обоих!
В голове Дри промелькнул ответ: Как бы я хотела заколоть тебя. Она закрыла глаза, глубоко пристыженная этой мыслью. Стелдак был изможден, несмотря на то, что последние два месяца его щедро кормили и ухаживали за ним. Он провел годы в клетке в столе Роуза, который вынимал его только во время трапезы — Стелдак проверял еду капитана на наличие яда. Его спасение было триумфом хитрости со стороны ее брата. Но неповиновение Стелдака — он пытался убить Роуза на месте — стоило лорду Талагу жизни.
Он был в бреду, напомнила она себе. Он годами верил, что умрет в этой клетке. Он покаялся и принес клятву клану.
И все же она была рада, что вспомнила о маленькой подзорной трубе, хотя бы для того, чтобы ей было на чем сосредоточиться, кроме Стелдака. Уже звук его дыхания заставил ее стиснуть зубы. Ненависть (так гласит пословица ее народа) была местом, где смерть входила в мир живых, слепым пятном в глазу души. Дри всегда нравилась эта пословица, хотя она и не могла вспомнить, когда в последний раз слышала ее на каком-либо другом языке, кроме своего родного. Было неправильно ненавидеть Стелдака. Но она ненавидела.
— На берегу была смерть — смерть военного. — Она указала на длинную черную ленту, развевающуюся на ветру на верхушке мачты. — Я не вижу Дрелларека, командира турахов. Интересно, это он погиб?
Стелдак пожал плечами.
— Жаль, что не Роуз. Кроме этого, меня это мало интересует. — Он бросился на чайку, которая с хищным воплем улетела прочь. — Пойдемте, Диадрелу. Здесь больше нечего узнавать.
— А как насчет ветров? — спросила она. Стелдак утвержал, что родился в море и прекрасно разбирается в погоде.
— Шторм с северо-востока, — сказал он, рассеянно взглянув на небо. — Эти западные ветры и вполовину не те, что были двенадцать часов назад. Какой-то шторм высасывает из них всю силу. Скоро они обратятся против самих себя, и тогда мы увидим.
— Как скоро?
Взгляд Стелдака скользнул по горизонту:
— После полудня, если вы заставите меня угадать. Но львы Бакру не подчиняются никому, кроме Бакру, а иногда даже и ему. Леди Дри, я хотел бы вернуться к нашему командиру. Возможно, мы ему понадобимся.
— Лорд Таликтрум знает, где мы находимся.
Тем не менее она уступила, и два икшеля начали спускаться с холма. Выбирать дорогу было непросто, и птицы, возбужденные движением, нападали с удвоенным рвением. К тому времени, как они достигли самых высоких кустов острова, они снова запыхались.
Они ощупью пробрались под колючими, истерзанными ветром деревьями торбаль, их ноги по колено утопали в подстилке из мертвого мха и лишайника. Затем начали более легкий спуск под более зеленой порослью. Черное Плечо, выбранное Оттом в качестве последней гавани Великого Корабля в северном мире, имело два лица: выжженный восток, наказываемый восходящим солнцем, и пышный запад, окутанный туманами, которые почти ежедневно приходили с Брамиана. Они перебрались с одной стороны на другую и вскоре смогли утолить жажду капельками воды, прилипшими к кончикам листьев. Снизу звук труб становился все сильнее.
— Вот они, — сказала Диадрелу.
Прямо впереди земля обрывалась расщелиной — словно неровный кусок пирога отрезали от острова до самого моря. На краю пропасти стояли Таликтрум и два других икшеля, глядя вниз на яркие каменные стены. На утесах, как и на вершине холма, гнездились птицы; но здесь это были береговые ласточки: кузины обычных, обитавших в сараях и хозяйственных постройках. Они визжали и препирались; вряд ли это можно было назвать песней. На утесах пестрели их гнезда, сплетенные из травы, покрытые глиной и высушенные до состояния камня. Тысячи птиц прилетали и улетали, похожие на языки темного пламени, принося личинок и насекомых своим птенцам.