Дри подумала, что это похоже на сцену из легенды: стена священных птиц (ласточки были священны для ее народа), грохочущий прибой, а над ними молодой лорд из благородного дома, блистающий в своем собственном ласточка-костюме. Клан владел двумя такими костюмами — сокровища, о которых заботились и чинили на протяжении веков. Но их использовали не только в церемониях: с руками, засунутыми в костяные перчатки, сплавленные с крыльями оперенного плаща, любой достаточно сильный икшель мог летать.
Рядом с ее племянником стояли старый провидец Пачет Гали и его внучка Майетт, настороженная двадцатилетняя девушка с широко раскрытыми глазами, которые, казалось, всегда искали угрозу. Почувствовав их приближение раньше остальных, Майетт приняла боевую стойку, похожую на кошачью, и медленно расслабилась только тогда, когда Дри и Стелдак вышли из-за деревьев.
— Как у нас дела, милорд? — спросил Стелдак, спеша к Таликтруму.
Молодой командир Дома Иксфир ни в малейшей степени не изменил своего взгляда и ответил вовсе не Стелдаку.
— Так не пойдет, — сказал он. — Нет, Пачет, это совсем не годится. Что не так, ты можешь понять, хотя бы это? Трубы? Ласточки? Твоя игра, прости за вопрос?
Старик обернулся. Он выглядел сурово и очень достойно — расчесанная седая борода и густые, как лисьи хвосты, брови. В руках он держал великолепный инструмент: набор черных деревянных свирелей, соединенных золотыми обручами, сверкавшими на солнце.
— Все три, будьте уверены, — сказал Пачет. — У каждой колонии ласточек есть своя собственная музыка, свой собственный почерк и тональность. Трубы не использовались в течение целого поколения. — Он опустил глаза. — И, возможно, у меня нет...
— Умения, которым ты когда-то славился?
Старик резко поднял голову.
— Легких моей юности, — спокойно сказал он. — Это все, что я хотел сказать.
— Очень честно с твоей стороны, Пачет. Но не забывай мой титул.
— Прошу прощения, лорд Таликтрум.
Дри снова почувствовала, как ее обжигает стыд — на этот раз за поведение ее племянника. На глазах у внучки Пашета! Этот икшель играл на твоем празднике рождения, ты, маленький тиран, не говоря уже о твоем отце и моем собственном.
— Мастер Гали, — сказала она, делая шаг вперед, — у вас хватит духу сыграть еще раз?
— Это бесполезно, — сказал Таликтрум. — Птицы глухи к нему. Мы должны подумать о нашем возвращении на корабль.
— Вы совершенно правы, милорд, — сказал Стелдак. — Погода меняется, и, если Брамиан выпустит на нас грозовые тучи, мы вообще не доберемся до корабля.
Дри сделала шаг ближе, указывая:
— Если мы немного пройдем вдоль южного утеса, там будет выступ и звук может быть лучше слышен.
Последовало неловкое молчание. Дри освободили из-под домашнего ареста и доставили на берег именно потому, что она из старых преданий кое-что знала о ласточка-трубах. Но Таликтрум ни на мгновение не хотел забывать, что она больше не командует. Она всего лишь сделала предложение, но принять его означало сыграть роль племянника, а не лорда.
— Пойдем, дедушка, — сказала молодая женщина, с подозрением посмотрев на Дри. — Давай уберем твой инструмент.
Но Таликтрум поднял останавливающую руку:
— Мы сделаем так, как рекомендует моя тетя. Возьми Пашета за руку, Майетт, и осторожно его веди.
Они пробирались гуськом вдоль края утеса. Он учится, подумала Диадрелу. Как и я.
Когда они достигли скального выступа, простой смысл ее предложения стал ясен всем. Скала была ближе к гнездам, и ветер не дул в лицо Пашету. Таликтрум оживился. Он подозвал старика, нетерпеливо махнул Дри и Майетт. «Вы вспугнете птиц, чтоб вы лопнули, отступите!» Затем он широко развел руки, на мгновение замер и махнул ими в сторону старого музыканта. С внезапной болью в сердце Дри поняла, что он имитирует жест ее брата: напыщенный двойной взмах, который говорит певцу или поэту, что тот может продолжать. Она и представить себе не могла, что будет по такому скучать.
Пашет Гали опустился на колени, набрал полные легкие воздуха и заиграл. Музыка не была похожа ни на что другое в икшельской традиции. Это не было мелодией как таковой, и все же там был громкий и мелодичный рефрен. Он не пытался подражать пению птиц, и все же взывал к ним. Это была магия: один из последних осколков магии в коллективной памяти ее народа. Среди икшель только музыканты сохранили какую-либо связь с древними дисциплинами, посредством которых (как говорили) когда-то совершались чудеса. Частью гениальности и дерзости ее брата было то, что он планировал впервые за столетия применить магию икшель на практике.