Это была шестая неделя пребывания «Чатранда» на Неллуроке: самый длинный отрезок пути между берегами, который когда-либо видели многие моряки, и все же, по расчетам Элкстема, им предстояло преодолеть еще больше половины пути. После инцидента с отрубленной рукой Роуз попросил добровольцев выступить посредниками в заключении перемирия. Фиффенгурт и доктор Чедфеллоу вышли вперед, и на следующее утро они собрали в кают-компании самых влиятельных Плаппов и Бернскоувов. Мистер Теггац приготовил булочки.
Последним в кают-компанию вошел Чедфеллоу, и он представлял собой впечатляющую фигуру в шелковом сюртуке и темно-фиолетовой накидке имперского посланника. Он носил рубиновую подвеску Ордена Шара и ярко-золотой медальон Защитника Королевства с изображениями рыбы и кинжала. Этот медальон, как знало большинство из них, принадлежал всего полудюжине из живых людей, и его прикалывал к груди человека только император.
Противники сидели на противоположных концах стола в кают-компании. Круно Бернскоув только что использовал особенно творческий и личный эпитет в адрес своего соперника, и появление доктора заставило Дариуса Плаппа потерять ход мыслей, когда он пытался ответить. Он впился взглядом в Чедфеллоу, в то время как другие члены банды в замешательстве отвели глаза, задаваясь вопросом, какая власть осталась — если вообще осталась — у этого друга Его Превосходительства.
Чедфеллоу подошел к разъяренному главарю банды. Он положил руку с длинными пальцами на стол перед собой и позволил тишине сгуститься.
— Вы и есть эпоним Плапп? — сказал он наконец.
Лицо Дариуса Плаппа окаменело. Он отодвинул свой стул и встал. Потом проговорил сквозь стиснутые зубы.
— Кто такой эпоним? Твоя мать эпоним.
С этого момента встреча пошла под откос. Вместо того, чтобы быть посредниками в установлении мира, доктор и квартирмейстер выслушали исчерпывающие отчеты об убийствах, похищениях, нарушенных соглашениях о прекращении огня, об оскорблениях добродетельных матерей банд, опорожненных ведрах с помоями на свадебных вечеринках, инсинуациях в смешанной компании о мужественности того или иного предводителя, и даже о клеветнических публикациях и украденных домашних животных. Фиффенгурт с отвращением ушел. Чедфеллоу трудился всю вторую половину дня и обеденную смену, но когда в полночь сессия, наконец, закончилась, ему удалось добиться от Плаппа и Бернскоува только одного — он сам не присоединится ни к одной из банд.
В отчете Чедфеллоу капитану отмечалось, что психическая нестабильность представляет собой растущую угрозу безопасности корабля.
Две ночи спустя, когда наступил вечер, впередсмотрящий внезапно заорал, перекрикивая привычный шум 25-футовых волн: На носу! Внимание на носу! Великие боги, что это?
Люди бросились к поручням и тоже закричали от удивления и немалого страха. По южному горизонту, насколько хватало глаз, тянулась лента бледно-красного света. Не совсем цвета заката или огня, но что-то в нем напоминало огонь: он дрожал и мерцал. Вулкан? Нет, не было ни пепла, ни предательского грохота. Лента доходила до облаков на горизонте, так что немного напоминала светящийся меч, зажатый между серо-голубыми клещами моря и неба. Трудно было сказать, как далеко она могла быть. Но, несомненно, она лежала прямо поперек их пути.
Лента горела всю ночь. Когда наступило утро, она быстро поблекла, и, к тому времени, когда солнце полностью взошло, ее уже не было видно. Но всю ночь вахтенные командиры наблюдали, как Арунис стоял на баке, пристально глядя на юг, лицо его было залито заревом, глаза горели голодным ожиданием.
— Я представляла себе, как увижу тебя мертвым, — сказала Диадрелу. — Или, что более вероятно, услышу, что ты умер и никогда не увижу твой труп своими глазами. Как это было с Талагом. Я представляла себе собственную смерть, еще более вероятную. Но я никогда не думала, что увижу тебя запертым на гауптвахте.
Диадрелу шагнула сквозь железные прутья. Герцил наблюдал за ней из темноты, прислонившись спиной к стене и улыбаясь сквозь свою семинедельную бороду. Было уже далеко за полночь; если не считать пары турахов за дверью купе, спасательная палуба была пуста. В двух камерах от него капитан китобойного судна Магритт что-то лепетал во сне тихим, полным отчаяния голосом. Он вскипел во время своей первой встречи с Роузом после потопления «Жизнерадостного», назвав его убийцей, пиратом, извергом из Ямы и дьявольской свиньей. Когда он сделал паузу, чтобы перевести дух, Роуз сообщил, что ему придется отсидеть неделю на гауптвахте за каждое оскорбление, плюс две недели за его поведение в каюте Роуза, где он проявил «словесное недержание» и склонность жадно глотать пищу.