— Это причинит тебе боль, — сказала она, как будто это знание пришло к ней только что. — Зубы Рина, Пазел, тебе будет больно, клянусь Питфайром. Ты знаешь это и не возражаешь.
— Да, — сказал он, задыхаясь, — не возражаю.
Таша посмотрела на него с теплотой, которую, как он знал, Оггоск никогда ему не простит.
— Я возражаю, — сказала она и опустила руку.
Они стояли, глядя друг другу в глаза впервые за несколько недель. И Пазел понял, что все кончено. Фарс, плохая актерская работа, в которую он пытался заставить ее поверить ради икшель. Он бы скрыл от леди Оггоск все, что мог, но больше не было смысла лгать Таше. Не тогда, когда она могла видеть его насквозь.
— Хорошо, — прошептал он. — Ты должна выслушать меня, очень внимательно. Выслушаешь?
Прежде чем Таша успела ответить, с гауптвахты донесся шум. Это был звериный визг, от которого кровь стыла в жилах, перекрывавший крики мужчин. Герцил призывал кого-то быть осторожным; Магритт хотел кого-то убить; охранник ругался; Чедфеллоу кричал: «Я заставлю его, отойдите!»
«Он убивает Фелтрупа!» — закричал Пазел. Он попробовал открыть дверь, но охранник ее запер. «Убей ее! — кричал Магритт. — Проткни ее копьем!» — Таша попыталась увести Пазела, но он проигнорировал ее, колотя в дверь и крича: «Игнус! Прекрати это! Оставь его в покое!»
Крики Фелтрупа прекратились так же внезапно, как и начались.
Наконец дверь открылась, и там стоял разъяренный охранник – и Чедфеллоу, вытирающий кровь с рук.
— Ты, грязный ублюдок! — закричал Пазел, прыгая на него. Однако на этот раз Таша крепко обхватила его за грудь. Чедфеллоу печально посмотрел на него. Затем Пазел увидел иглу для подкожных инъекций, зажатую в его руке.
— Фелтруп умирал от жажды, — сказал он, когда Пазел расслабился в объятиях Таши. — Он зашел так далеко, что чистая вода ему уже не помогала. Я ввел ему соляной раствор — слегка соленую воду, в точности такую же, как в его теле.
— Он укусил тебя, — сказала Таша.
— Вы все чокнутые, клянусь Рином! — сказал охранник. — И этот доктор — лжец! Он не хотел давать толяссцу никаких таблеток! А толяссец вообще самый безумный из всех. Говорит, что эта пускающая слюни крыса — его любимец. Домашнее животное! Убирайтесь отсюда, вы, все! Капитан услышит об этом, очень скоро!
Чедфеллоу осматривал свои укусы.
— Я не смог... убедить его уйти, — сказал он.
— Теперь ты спустишься вниз с тем, что было у этой крысы, — простонал турах.
— Очень может быть, — сказал Чедфеллоу.
— Игнус, — сказал Пазел. — Мне очень жаль.
Чедфеллоу сухо улыбнулся:
— Давненько никто не называл меня ублюдком.
— Ты и есть ублюдок, — сказал турах. — А теперь убирайтесь с моего поста, все.
«Чатранд», несмотря ни на что, довольно быстро двигался на юг. Утренние облака исчезли и не было никаких явных явлений, которые помогли бы им обнаружить Вихрь. Зато были другие признаки. Волны, однородные в течение многих дней, потеряли свою форму и стали чересчур крутыми с восточной стороны. И восточный ветер, когда он налетал, был поразительно холодным, словно дул над огромным пространством ледяной воды, поднявшейся из глубин.
В полдень один такой холодный порыв проник в иллюминатор штурманской рубки. Элкстем его почувствовал, сломал пополам свой чертежный карандаш и выбежал на квартердек.
— Отпустите руль! — сказал он. — Просто отпустите его, ребята.
Сбитые с толку матросы переглянулись и повиновались. Руль завертелся, как гигантская рыболовная катушка, нос «Чатранда» быстро повернулся в наветренную сторону, и Элкстем в смятении покачал головой.
— Ловите его, ловите его, джентльмены! — закричал он, затем щелкнул пальцами, подзывая мичмана. На вызов прибежал тонкогубый соррофрани, и Элкстем продиктовал: — Памятка капитану: примите мои поздравления и имейте в виду, что дрейф носа с подветренной стороны составляет примерно десять градусов. Поэтому я могу с уверенностью предположить, что мы находимся во внешней спирали Вихря, и что без вмешательства он нас затянет. Ваш слуга и т. д. Вложи послание в руки Роуза, парень, где бы он ни был.
Примерно в это же время Пазел, Таша, Нипс и Марила впервые за несколько дней оказались вместе в большой каюте. На место разломанного обеденного стола привинтили туалетный столик Сирарис.
Он был маленьким, но в последнее время их еда была такой же. Таша открыла один из немногих оставшихся у них деликатесов: банку крошечных осьминогов, маринованных в рассоле. Ее отец всегда держал дома в кладовой несколько банок с эластичными розовыми существами, и Нама видела, что дюжина была отложена до того, как они отплыли из Этерхорда. Таша выросла, ненавидя их. Но после нескольких месяцев камбузной пищи она с удовольствием ела осьминогов, как и остальные трое: протыкала их ножами, отрезала клювы, пережевывала целиком. У них был вкус дома, и они ушли ровно за пять минут.