— Разве ты не слышал? — сказал тот резким от гнева голосом. — Ты должен сказать мне, когда закрыть гребаную дверь!
Дасту резко дернул. Пазела бросило вперед, и чье-то колено так сильно ударило его в живот, что он даже не смог вскрикнуть. Еще один удар пришелся ему по затылку, и он упал. Когда, мгновение спустя, он пришел в себя, кто-то зажигал лампу, и тяжелый ботинок был у него на груди. Он начал подниматься, но ботинок толкнул его со страшной силой вниз, и в то же время холодное лезвие коснулось его горла. Это был палаш, старый, потрепанный непогодой, острый, как бритва. Другой конец палаша держал капитан Роуз.
— Закрой дверь, — сказал второй голос.
Пазел застонал от ярости и разочарования. Голос принадлежал Сандору Отту. Он повернул голову и увидел, что мастер-шпион держит Ташу сзади, одной рукой ухватив ее за волосы, заставляя ее выгнуть спину и поднять подбородок к потолку; другой он прижимал свой длинный белый нож к ее боку.
Глава 36. ЦЕНА КРОВИ
9 умбрина 941
Диадрелу хотелось плакать, хотя она не могла бы сказать, от горя или от радости. Они смешиваются, эти чистые крайности, всякий раз, когда ты ощущаешь их полностью.
В двух ярдах от нее сидел Фелтруп, положив голову на передние лапы, его горло опухло после инъекции воды, сделанной доктором Чедфеллоу, кровь от всех сражений, в которых он выжил, застыла и высохла на его черной шерсти. Мгновение назад его глаза открылись очень медленно и все еще были открыты. Но она знала, что они ее не видят.
— Я думала, он ушел, — сказала она. — Я боялась, что Мугстур в конце концов его убил.
Герцил просунул руку сквозь прутья. Она повернулась и со вздохом прислонилась к его ладони.
— Мы все изгнанники, — сказала она. — Это то, что нас связывает: наша непричастность, наша бездомность. То, что наши родные отвернулись от нас, выгнали нас или стали настолько чужими для нас, что мы больше не подходим друг другу. Но никто из нас не находится в таком изгнании, как он. Там, на Нелу Перен, он умолял нас, умолял принять его как друга. Мой брат в ответ запер его в трубе.
— Ты отреагировала по-другому, — сказал Герцил. — Если он умрет сейчас, то, по крайней мере, узнает, каково это, когда о тебе заботятся.
Дри подняла руки в его направлении. Герцил поднял ее через решетку и поцеловал в лоб, очень нежно. Когда он отстранился, она согнулась пополам, положила ладони плашмя на его раскрытую ладонь и перед его благоговейным взором приняла стойку на руках, идеально сбалансированную и неподвижную. Она улыбнулась, скрестив ноги. Герцил вздохнул.
— Диадрелу Таммарикен, — сказал он, — ты — воплощение моей мечты об идеальной женщине, которую лелеяло мое сердце.
Она засмеялась, глядя на его ладонь.
— Ты сам достаточно совершенен, — сказала она. — Настолько идеален, что я с трудом поверила, что ты настоящий и можешь остаться со мной, ненадолго.
— Ненадолго, — сказал он. — После того, как я выйду из этой камеры, я надеюсь, что никогда не узнаю другого утра, когда я проснусь и не найду тебя рядом со мной.
— А непонимание твоего народа? И моего?
— Ты произнесла ответ, — сказал он. — Мы уже изгнанники. Мы — новый народ. Сейчас полукровки, позже — создатели расы.
— Воин становится провидцем. — Дри опустила ноги с тем же совершенным контролем и откинулась, как и раньше, на его предплечье, положив голову на его руку. — Я надеюсь, что у вашей императрицы Маисы найдется место для таких мужчин и женщин. Для гигантов, которые тоскуют по женщинам-ползунам, которым, в свою очередь, нравятся их прикосновения. Магад Пятый запер бы тебя в сумасшедшем доме, а меня скормил бы окуням в своем зеркальном бассейне.
— Маиса, со своей стороны, примет тебя как одна королева другую, иначе считай, что я никогда не знал эту женщину, — сказал Герцил. — Она провидица, а не я. Но ее видения касаются того, что может осуществиться. Она не всегда взывает к Рину и Небесному Древу, или обещает грядущий рай, как ее пасынок-узурпатор. «Единственный рай, который касается нас, Златоцветник, — сказала она мне однажды, — это тот, который мы можем построить для всех людей здесь, в этом мире, где мы живем».
— Мне это нравится, — сказала Диадрелу. — Знаешь, мы, икшель, воспитаны на райской диете. Стат-Балфир, Убежище-за-Морем. Место, которое было украдено, мечта об острове, который был нашим, где, возможно, все еще живут наши братья. Талаг был единственным, кто подумал, что в этом есть что-то другое, кроме поэзии или песни. Но нам всем это понравилось. Убежище, мечта о нем, придавала смысл нашей жизни. Это был рай, за который мы цеплялись.