— Пошел дождь, — сказал Лудунте.
Нет, Таликтрум видел только Леди, должность, власть в ее руках. Эта холодная оценка преподала ей урок. Из-за этого она навсегда перестала доверять титулам.
Теперь у этого двадцатилетнего юноши была власть, о которой он всегда мечтал, а у нее не было. Для народа, привыкшего к тому, что его убивают люди, пощадить Пазела было уже достаточно плохо. Раскрыть их присутствие в каюте, полной людей, — просто немыслимо. Клан собрался; для слушания дела был избран Совет Свидетелей, и через три часа клан лишил ее командования. Дри знала, что могло быть и хуже: Таликтрум хотел, чтобы ее охраняли днем и ночью и запретили все дальнейшие контакты с теми, кого он насмешливо называл «ее ручными людьми». Что бы он сделал, если бы узнал, что она поклялась стоять рядом с этими людьми, даже перед своими соплеменниками, пока Арунис не падет и Нилстоун каким-то образом не станет бесполезным?
— Госпожа, — сказал Лудунте. — Он встал.
Она заняла его место у глазка. Арунис стоял в центре трех колец, за ним наблюдал неподвижный песик. Стараясь не задеть круги своим плащом, он достал с полки лампу, керамический кувшин для воды и небольшой деревянный ящичек. Первые два предмета он положил на пол сразу за кругами. Затем он открыл ящичек и вынул несколько пригоршней пушистых водорослей из тех, что используются для упаковки бьющихся вещей. Отбросив их в сторону, он снял, наконец, черный платок, аккуратно перевязанный веревкой, осторожно развязал веревку и развернул ткань.
— Кровь Рина, — сказала Диадрелу.
На платке лежала горсть человеческих костей. Там было три зуба, то, что могло быть фрагментом ребра, и целый палец с суставами. Все они были желто-коричневыми и явно старыми, возможно, даже древними. Маг посмотрел на них с опаской, как на вещи, которые могли выпрыгнуть у него из рук. Затем он вернул ящичек на полку и достал маленькую медную чашку.
— Что этот дьявол задумал на этот раз? — спросил Лудунте.
— Больше, чем молитва, мне кажется, — ответила Диадрелу.
Арунис снова сел на пол. Платок он расстелил перед собой, внутри самого внутреннего круга, а чашку — между кольцами золы и соли. Теперь Дри увидела, что в ней было несколько чайных ложек бледного комковатого вещества, похожего на раскрошенный пирог. Из складок своего плаща он достал спичку, зажег ее от масляной лампы и поднес к черному платку.
— Повелители Ночи, — прошептал он, — снимите заграждения с ваших путей, отоприте ваши ворота и задние двери, уберите свою ревнивую стражу. Пусть тот, кто живет с вами, посмотрит на эти реликвии самого себя.
Он бросил спичку в чашку. Желтое вещество яростно вспыхнуло, потрескивая и плюясь. Воздух наполнился таким резким и горьким запахом, что он проникал даже через крошечный глазок икшелей, и Дри на мгновение попятилась, боясь, что закашляется. Песик заскулил. Лудунте едва не вырвало:
— Что это? Наркотик, яд?
Дри не могла ответить. Когда она посмотрела снова, лампа с моржовым жиром погасла, а огонь в чаше превратился в слабое, шипящее пламя. Арунис не пошевелил ни единым мускулом.
И тогда пламя заговорило:
— Хидет веностралхан, Виттер.
Лудунте подавил крик. Дри предостерегающе схватила его за руку, хотя сама почувствовала, как ее пронзил ужас. Голос был холодным, сухим и властным, но по-настоящему ужасным его делало безразличие. Она понятия не имела, что означают эти слова, но они были произнесены с тягучим безразличием того, кто мог от скуки отрубить руку другому, а, может быть, и самому себе. Было ужасно даже знать, что такой голос существует.
— Он принес его, Сатек, — сказал Арунис. — Он принес его на этот остров, менее чем в трех милях отсюда, и я должен получить его для моего короля.
Голос из пламени заговорил снова, с той же ленивой яростью.
— Твое время в этом мире прошло, — сказал Арунис. — Но через Шаггата я могу завершить твою работу.
Ровный, медленный вздох: предсмертный вздох или призрак смеха.
— И все же я должен его получить, — сказал Арунис. — С твоей помощью или без нее. Но мы победим быстрее, если ты мне поможешь. Представь себе, что, когда Рой вернется, Шаггат держит Нилстоун в одном кулаке, твой скипетр в другом! Армии увянут перед ним, как лепестки на морозе.
— Саукре не Шаггат преличин.
— Он снова станет плотью. Помяни мое слово. Даже Рамачни из Неммока не сможет этому помешать.
Они продолжали говорить. Колдун то сердился, то умолял, но голос другого никогда не менялся. Пламя в чашке потускнело. Что бы оно ни потребляло, оно почти исчезло.
— М'леди, пары...